Глава 2. Один в пропасти
16 июля 1962 года я спустился в пропасть Скарассон, расположенную
на высоте 2050 метров, в глухом уголке Приморских Альп.
Там, вдали от солнечного света, при температуре ниже нуля,
я решил провести два месяца, или шестьдесят дней, или полторы
тысячи часов, один на подземном леднике, ярусами спускающемся
на глубину от 104 до 130 метров.
Шестьдесят дней без часов, без радиоприемника, не имея никакой
возможности измерять время; самое понятие его отсутствовало.
Так начался продолжительный эксперимент жизни в пещере "вне
времени". Чтобы пребывание в пещере стало научным опытом,
я решил сохранять связь с "поверхностью": два
или три человека должны были постоянно дежурить у входа
в пропасть, с тем чтобы отмечать естественный ритм моей
жизни. Не давая никакой информации о том, сколько прошло
времени, товарищи регистрировали все мои сигналы, подаваемые
при пробуждении, приеме пищи или отходе ко сну, и фиксировали
их истинное время.
Так в течение двух месяцев мы смогли впервые в мире изучить
естественную эволюцию ритма бодрствования и сна у человека,
лишенного каких-либо природных и искусственных ориентиров,
позволяющих судить о времени. До сих пор такой эксперимент
проводился, и то лишь в течение двух недель, только в лучших
лабораториях аэрокосмических исследований.
Независимо от полученных научных результатов этот опыт одиночного,
столь длительного пребывания человека в безднах Земли -
я сказал бы "в спелеологических условиях" - осложнялся
тем, что, кроме страданий, причиняемых совместным воздействием
одиночества, холода, сырости и мрака, моя жизнь постоянно
подвергалась опасности из-за падения камней и глыб льда.
Обвалы, возможность которых мы заподозрили лишь за несколько
дней до того, как я спустился под землю, держали меня в
крайнем напряжении и порой приводили на грань депрессии.
Как же я туда попал?
Подземный ледник на дне
пропасти
В 1961 году мои товарищи из клуба Мартеля в Ницце, членом
которого я состоял с 1952 года, ободренные успехом экспедиции
в Шри-Ланку (впрочем, "экспедиция" - слишком громкое
слово, если ее совершил один человек, хотя и в сопровождении
десятка аборигенов-носильщиков), доверили мне, как я упомянул,
руководство десятой французской спелеологической экспедицией
на массив Маргуарейс.
Со спелеологической точки зрения этот массив, расположенный
всего в шестидесяти километрах по прямой линии к северо-востоку
от Ниццы, на высоте свыше 2000 метров близ франко-итальянской
границы, является одной из самых больших карстовых областей
планеты.
Представляя собой бесплодные известняковые пустоши, изборожденные
карстовыми воронками и пропастями, с торчащими межкарровыми
гребнями самых различных размеров, Маргуарейс с магической
силой притягивал к себе (и притягивает до сих пор) исследователей
подземного мира.
Первыми в 1949 году его посетили итальянцы, но необычайный
интерес спелеологов к этому массиву, просверленному пропастями
и подземными реками, пробудил главным образом геолог Жак
Руир из Косского спелеоклуба.
После первой разведки в 1951 году он в течение ряда лет,
преимущественно в сотрудничестве с парижским спелеоклубом
и ниццским клубом Мартеля (Французским альпийским клубом),
а также со многими другими клубами и отдельными присоединившимися
спелеологами организовывал крупные экспедиции. В результате
были покорены пропасть Пиаджа-Белла (457 метров глубиной)
и сообщающиеся с нею пропасти Каракас и Жан Нуар, в совокупности
образующие гидрогеологическую сеть, в которую удалось проникнуть
на глубину 689 метров[1]
, а также пропасть Гаше.
Кульминационный пункт покорения Маргуареиса наступил в 1958
году, затем последовали экспедиции меньшего размаха, проводившиеся
вплоть до 1960 года, и вот результат: обнаружены новые пропасти,
правда неглубокие, но подающие большие надежды.
В такой обстановке я и руководил экспедицией 1961 года.
22 августа 1961 года я послал отряд на разведку пропасти,
обнаруженной в 1960 году на каменистых склонах Конка-делле-Карсене
в Италии. Это исследование были прервано перед вертикальным
лазом, где ощущался сильный поток воздуха - верный признак
того, что у пещеры есть продолжение.
По возвращении в лагерь отряд, полный энтузиазма, сообщил
мне, что на глубине более ста метров залегают пласты льда.
Посещение этой пропасти на следующий день и наблюдения за
состоянием льда, его структурой, морфологией и т. д. позволили
мне предположить, что перед нами - исключительное явление:
самый глубокий в мире подземный ледник[2]
, быть может сохранившийся со времен последней ледниковой
эпохи (двадцать тысяч лет тому назад) или, во всяком случае,
возраст которого насчитывал несколько тысяч лет. В самом
деле, толщина льда (около тридцати метров), топографические
и геоморфологические условия образования исключали возможность
его более позднего происхождения.
Слоистый подземный ледник пропасти Скарассон. Темные
и светлые слои отличаются друг от друга кристаллографически
и содержат много цветочной пыльцы и спор грибов. Граница
таяния - на глубине от 104 до 110 метров
На следующий год я наметил большую экспедицию ученых-спелеологов,
единственно с целью раскрыть эту удивительную геологическую
загадку. Чтобы серьезно исследовать подземный ледник, мы
решили разбить лагерь недели на две на горизонтальном его
участке, на глубине 110 метров. Это было связано с некоторыми
техническими, но вполне преодолимыми трудностями, тем более
что группа итальянцев в 1961 году впервые прожила под землей
целый месяц, выполняя обширную программу биологических исследований
организма людей и животных.
Этот эксперимент "семьсот часов под землей" и
натолкнул меня на мысль провести на леднике по крайней мере
месяц, чтобы изучить его и добавить к моим работам по гляциологии
изыскания в области физиологии.
Убеждаю товарищей
Идея о проведении моего эксперимента вначале была воспринята
довольно прохладно. Он казался неосуществимым, полным опасностей
и риска, в частности для моей психики. Это было главное
возражение: боязнь, как бы я не сошел с ума под влиянием
одиночества, холода, сырости, страха, отсутствия общения.
Эксперимент к тому же предполагал, чтобы клуб направил все
свои усилия на достижение этой цели, несколько пренебрегая
чисто спелеологическими задачами. Но настоящие трудности
были чисто технического порядка, ибо массив, засыпанный
снегом в течение большей части года, был связан с миром
лишь старой, заброшенной "стратегической" дорогой
военных лет, находившейся в крайне плачевном состоянии,
и сообщение по ней прерывалось то в результате образования
фирна, который держался до самого лета, то из-за обвалов,
вызванных частыми ливнями; таким образом, доступ к нему
был возможен лишь несколько месяцев в году.
Следовательно, каждый день был на счету. Клуб Мартеля решил
мне помочь, так же, как и горная секция 6-го Республиканского
отряда безопасности, возглавляемого майором Риолле, которого
побудил к этому его начальник, господин Мир. Префект департамента
Приморских Альп Пьер-Жан Моатти и командующий гражданской
обороной согласились предоставить в наше распоряжение вертолет,
базировавшийся в Ницце.
Покоритель Аннапурны Морис Герцог, министр по делам молодежи
и спорта, обещал взять надо мной шефство, а в Париже после
ряда неудач я получил различные препараты и медикаменты,
в частности от Военно-воздушных сил и Университетской клиники,
где доктор Персево и профессор Плас составили для меня полный
биологический рацион.
Скептиков было немало, но многие мне помогали и стали моими
друзьями.
Понадобилось оборудование для лагеря, одежда, осветительные
средства. Денег у меня не было. Некоторые члены клуба Мартеля
сделали пожертвования, другие предоставили кредит, правда
небольшой, в размерах, какие позволяли их скромные средства.
Кое-кто поставил мне снаряжение бесплатно, например Жильбер
Мерлен, директор "La Cordee", где изготовили для
меня спальные мешки; впрочем, он постоянно оказывал мне
значительную помощь и во многом другом.
Наконец в июне все снаряжение было собрано в Ницце у Кошонов
и доставлено на вертолете к базовому лагерю, который разбили
в том месте, где была вода: на плато Амбруаз, в часе ходьбы
от пропасти Скарассон.
Оттуда одни группы перенесли на себе снаряжение до пропасти
(что было нелегко), а другие оборудовали мой подземный лагерь
- работа и трудная, и опасная из-за климатических условий
в пропасти в это время года: стены были покрыты льдом, всюду
струились ручейки.
Тогда же, в июне и июле, группа по устройству лагеря стала
свидетелем обвалов скалистых пород в пещере. В частности,
Креак, выполнивший в 1961 году топографическую съемку, обнаружил
изменения в сорока метровом колодце, а Марсель Кан слышал
грохот, произведенный падающими камнями.
Антуан Сенни, Жерар Каппа и Жан-Пьер Мерете, установив палатку
на самом леднике на деревянном настиле, обнаружили, что
вода просачивается и сквозь мат, покрывавший этот настил.
Но отступать было уже поздно, жребий брошен! Единственное,
что предстояло решить, - это организация работы на поверхности:
смена дежурных. Интервалы не должны были быть одинаковыми,
чтобы не давать мне никаких, даже косвенных, указаний о
течении времени. Одному горному стрелку поручили нести постоянную
вахту в базовом лагере на плато Амбруаз, чтобы снабжать
водой и пищей двух добровольцев-дежурных, разместившихся
в крохотных палатках у входа в пропасть; один из них был
из Республиканского отряда безопасности, а другой - представитель
только что основанного мною Французского института спелеологии[3],
член клуба Мартеля или другого клуба.
Были приглашены все желавшие дежурить под наблюдением руководителей
групп: Лафлера, Кановы и Спренжера, которым было поручено
контролировать условия эксперимента. Среди дежуривших у
края пропасти наиболее отличились своей исполнительностью
Жерар Каппа, Марк Мишо, Жан-Пьер Мерете, Серж Примар, Клод
Шабер и многие другие, кого я не могу здесь перечислить;
но они тоже способствовали успеху этого первого опыта длительного
пребывания под землей, поставленного под научный контроль.
Наконец все было готово, и после многочисленных отсрочек,
вызванных различными осложнениями или завершением последних
вспомогательных работ Пьером Амелем и "Радио Монте-Карло",
которые передали группе, дежурящей на поверхности, магнитофон
"Награ", подключенный к находящемуся в моей палатке
микрофону, 16 июля, после последней неспокойной ночи в лагере
на плато Амбруаз, я под "обстрелом" моего друга,
фотографа Клода Соважо, направился к пропасти, где должен
был провести полторы тысячи часов в полном одиночестве.
Спуск
Вот я с товарищами по группе, которые помогут мне добраться
до подземного ледника, подошел к входу в пропасть. Хотя
до спуска оставались считанные минуты, но мне все еще в
это не верилось. Голоса друзей казались мне нереальными,
доносящимися из иного мира. Я не мог представить себе, что
проникну в этот колодец, и действовал автоматически. С помощью
двух товарищей натянул комбинезон, потом сапоги. Вскоре
я был готов. Нервы напряжены до предела, мои действия не
согласуются с мыслями. Я рассеян и в то же время перевозбужден.
Не без волнения надеваю каску и отдаю свои часы сержанту
Канове. Для успешного выполнения эксперимента я не должен
иметь при себе никаких приборов, показывающих время. Наступает
момент прощания. Да простится мне, что едва не поддался
приступу панического страха. И тем не менее даю последние
интервью, последний раз обнимаю товарищей, последний раз
пожимаю им руки и наконец ступаю на металлическую висячую
лестницу, по которой доберусь до моей новой микровселенной.
16 июля 1962 года, 13 часов. Я спускаюсь в пропасть
16 июля, 14 часов
Страхуемый товарищем, спускаюсь вдоль отвесной стены, бросив
последний взгляд на встревоженные лица провожавших меня
друзей. Через несколько десятков метров натыкаюсь на слежавшийся
снег, заполняющий все дно первого колодца. Этого фирна в
прошлом году не было, и я начинаю понимать, с какими невероятными
трудностями встретились спелеологи, чтобы спустить вниз
тонну снаряжения, необходимого для моего пребывания под
землей. Достигаю "кошачьего лаза" - так окрестили
спелеологи подобные места за узость прохода, - который окончательно
отрежет меня от дневного света. Это нечто вроде вертикальной
горловины длиной несколько метров, выходящей в огромный
тридцатиметровый колодец с обледенелыми стенами. За ним
следует ряд подземных галерей, пройти которые легче, а затем
- большой сорокаметровый колодец.
На этот раз я твердо решил, что поднимусь наверх не ранее,
чем через два месяца. Отступать слишком поздно, и по мере
спуска мне удается отогнать страх и даже сделать интересные
геологические наблюдения. Кончики пальцев у меня окоченели,
так как во многих местах лестница примерзла к стене, покрытой
слоем льда толщиной несколько дециметров. Наконец, добравшись
до морены, которая нависает над ледником, где мне предстоит
жить, я увидел палатку, сконструированную специально для
этого эксперимента моим другом Жильбером Мерленом. Вся красная,
она производила странное впечатление.
Одновременно мои товарищи спускают снаряжение в сорокаметровый
колодец пропасти
Как могла родиться эта идея? Содрогаюсь при мысли, что мне
придется провести два месяца в этом ненадежном убежище -
два с половиной метра в ширину и четыре с половиной в длину,
в двух шагах от ледяной стены, на которой отчетливо проступают
горизонтальные слои. Замечаю вехи на леднике, иду по ним
и различаю следы группы, прокладывавшей неделю назад эту
трассу в пропасти[4].
Они потрудились на совесть! Моя любовь к геологии берет
верх, и я с энтузиазмом говорю себе, что работы у меня будет
хоть отбавляй. Эта мысль приходит как нельзя кстати, иначе
я бы думал о том, что еще не поздно подняться наверх.
18 часов
Вскоре ко мне присоединилась вся группа, добравшаяся по
морене ледника. Время летит быстро. Несмотря на холод, все
усердно помогают мне устраиваться в подземном лагере, так
как спущенные вниз мешки со снаряжением находятся еще на
скалистой площадке, довольно далеко от моей палатки. Пока
одни таскают мешки на горизонтальный настил, другие принимаются
за сборку походной койки, кресла, складного стола, за установку
аккумуляторов, бутанового обогревателя и трех телефонов,
которые будут связывать меня с поверхностью.
Запасы пищи и воды были помещены на камнях млрены, на
дне сорокаметрового колодца
Я не участвую в этих работах, так как сейчас отберу пробы
льда и помещу их в тщательно закупоренные пластмассовые
бидоны, которые мои товарищи отправят прямо в Париж гляциологам
Клоду Лориусу и Марселю Кану, уже уехавшим туда.
Мне холодно. Готовлю горячий напиток и угощаю им товарищей.
Пьют с удовольствием: ледяная сырость уже начала сковывать
движения.
Время идет слишком быстро, и друзьям, сопровождавшим меня,
пора возвращаться. Волнуясь, пожимаем друг другу руки. Вот
уже все поднялись наверх, и лишь один еще со мной. Обмениваемся
последними взглядами, и он также исчезает во мраке. Наблюдаю
за огоньком его фонаря, который скользит вверх по стене,
и до меня доносится голос страхующего его спелеолога: "Осталось
три метра... Осталось два... Ну-ка, нажми! Вот и добрался!"
Разделенные теперь расстоянием в сорок метров, мы прощаемся
в последний раз. Сердце мое сжимается, когда слышу позвякивание
лестницы, которую по моему желанию вытягивают наверх. Теперь
я не могу вернуться без помощи группы, оставшейся на поверхности...
Меня охватывает страх.
22 часа
Я долго остаюсь на дне колодца, вглядываясь в светящуюся
наверху точку - последний признак присутствия людей.
Некоторое время доносится шум, затем прекращается. Я один,
совсем один. Еще не могу привыкнуть к своему положению,
но ведь я сам к этому стремился, добивался этого! Мрак ужасен.
Слабый свет моего фонаря не может пронизать это безжизненное,
мертвое пространство, где полностью господствует камень.
Чувствую себя совсем ничтожным. Мое положение трагично,
но я еще не хочу в этом признаться. Продолжаю стоять, устремив
взор в темноту. Безмолвие наваливается на меня невыносимым
грузом. Но холод прерывает мои одинокие раздумья на дне
сорокаметрового колодца. Карабкаюсь по глыбам морены и возвращаюсь
к своей палатке. Хаос неописуемый, который даже превосходит
то, что было в последние месяцы в моей комнате в США.
Первая моя забота - отыскать спальный мешок и вынуть из
нейлоновых чехлов одежду, а затем найти для нее в палатке
место, недоступное для сырости. Затем делаю несколько рейсов
к площадке, где сложены мои вещи.
Усталость быстро одолела меня. Решаю лечь спать. Снимаю
мокрый, холодный комбинезон и бросаю его посреди палатки.
Постепенно раздеваюсь и залезаю в спальный мешок, где относительно
тепло. Едва улегшись, измученный, засыпаю, не успев осознать
столь разительную перемену в моей жизни.
Один во мраке
17 июля, утро
Первая ночь под землей прошла хорошо: без тревог и сновидений.
И все же проснулся разбитый, не имея ни малейшего представления
о том, который час. Но сегодня я еще имею право спрашивать
об этом: период акклиматизации будет продолжаться до вечера,
причем мне будут ежечасно сообщать точное время. На 22 часа
я назначил нулевой час, то есть момент, начиная с которого
у меня не будет никаких ориентиров времени.
Сквозь мат, покрывающий настил, просачивается ледяная вода,
пропитавшая мою обувь, и я дрожу от холода. Накануне благоразумно
положил одежду возле койки. Встав, без промедления натягиваю
брюки, грубошерстную рубашку и пуловер из верблюжьей шерсти.
От ледяного и влажного воздуха захватывает дух, и я первым
делом разогреваю воду, в которой развожу немного сахара
и какао. Мало-помалу приятное тепло разливается по телу
и немного взбадривает меня, но не успеваю я сделать последний
глоток, как холод опять дает о себе знать.
Снова принимаюсь за приведение своего имущества в порядок
и иду на морену, чтобы перенести к палатке необходимые вещи.
Мой складной красный стол (я выбрал преимущественно все
красное, так как это теплый, приятный для глаз цвет, и пишу
красными чернилами) весь завален кучей разнообразных предметов:
ножи, бумага, книги, электролампочки, зажигалки, аптечка.
Для этого же приспособил и другой столик в правом углу палатки,
загромоздив его коробками с пленками, папками и блокнотами
с записями геологической разведки, проведенной мной во время
экспедиции на остров Шри-Ланка в 1960 году. Несколько раз
спотыкаюсь на каменных глыбах, перенося второй комплект
электрических батарей, и ставлю его в изголовье койки, чтобы
иметь возможность зажигать свет, не вставая. Наконец, нахожу
место для подаренного мне проигрывателя и сразу же ставлю
пластинку, выбрав "Концерт N 3 для фортепиано с оркестром
до-минор" Бетховена. Слушая эту музыку, странно звучащую
в пещере, я испытал незабываемое, чрезвычайно сильное, почти
трагическое впечатление.
Представьте себе на миг человека, затерянного во мраке,
который сидит на брезентовом стуле и в полном одиночестве
слушает необыкновенную музыку - единственное, что связывает
его с духовным миром людей.
С поверхности мне сообщили, что уже 20 часов. Я удивлен,
узнав, что день промелькнул так быстро. Поглощенный устройством
на новом месте, я пропустил полуденный завтрак и в конце
концов решил лишь подогреть себе суп, да поджарить несколько
помидоров (я взял с собой двухнедельный запас свежих овощей
и фруктов). Закончив трапезу, осматриваю свои владения и
с горечью убеждаюсь, что на ледниковой морене осталось еще
много мешков с весьма нужным мне снаряжением, особенно с
продуктами. Их количество было рассчитано на трехмесячное
пребывание в пещере на тот случай, если, повинуясь своему
жизненному ритму, я буду есть чаще обычного. Нечего сказать,
приятная перспектива на завтра!
Забираюсь в палатку, предусмотрительно зажигаю обогреватель,
чтобы не очень страдать ночью от холода. Потом ложусь в
постель, столь же поспешно, как накануне, и ставлю пластинку,
ибо испытываю большую потребность что-нибудь слышать: полное
безмолвие ужасно.
Вскоре раздается телефонный звонок. Дежурная группа сообщает:
22 часа, нулевой час, эксперимент "Время" начался!
"Спокойной ночи и удачи тебе, Мишель!"
Тут я мысленно выругал себя на все лады за то, что не догадался
заранее измерить продолжительность звучания пластинки.
Так началось это путешествие вне времени в подземном мраке.
Этой ночью я часто просыпался. Потом наступил момент, когда,
почувствовав себя отдохнувшим, я решил, что спал достаточно.
Думаю, что уже 8 часов утра, но уверенности в этом у меня
нет; может быть, уже 9 или 10 часов. Прослушав пластинку
с записью Мариано, встаю, опрокинув при этом ящик с минеральной
водой в ногах возле койки. Одеваюсь потеплее: красные брюки
на пуху и две куртки, надетые одна на другую...
Среда, 18 июля
Продолжаю приводить все в порядок, как вчера; устал и не
имею ни малейшего представления о времени. Голод дает себя
чувствовать; должно быть, около 13 часов. Первый опыт стряпни:
макароны с сыром. Не бог весть как вкусно, но я собой доволен.
После еды занялся всякой мелкой работой, читаю, и, хотя,
по моему представлению, 16 часов, мне уже хочется спать.
Проснувшись, четыре или пять раз вызываю поверхность, но
мне не отвечают; из этого заключаю, что Жан-Пьер и Канова
(один - спелеолог, другой - из Республиканского отряда безопасности),
дежурящие у входа в пропасть, спят. Очевидно, сейчас 22
часа, хотя мне кажется, что наступило утро. Замечаю, что
сверху внешняя оболочка спального мешка влажная; по внешней
стенке внутренней палатки скатываются капли сконденсировавшейся
воды. Пол тоже мокрый.
Четверг, 19 июля
Телефон, соединяющий меня с внешним миром, работает плохо,
наушники надо все время встряхивать. Думаю, что проснулся
не в 22 часа, как мне казалось, а в 2 или 3 часа утра. Я
свеж и бодр; во всяком случае, время для меня вовсе не тянется
долго, а, напротив, летит стрелой.
Снова навожу порядок... Проголодался. Вероятно, уже 11 часов
утра. Во всяком случае, отмечаю это в своем графике; любопытно
будет сравнить его с тем, который ведут на поверхности.
На завтрак - опять макароны с сыром, яйцо, горячий напиток
с печеньем. После этого несколько часов читаю и ложусь,
думается, часов в 16.
Пятница, 20 июля
Просыпаюсь; по-моему, сегодня пятница, 20 июля, 3 часа утра.
Приступаю к геологическим изысканиям: надо исследовать циркуляцию
подземных вод массива Маргуарейс... Это не так-то просто.
Вычерчиваю карту гидрографической сети в горизонтальном
разрезе, затем решаю зафиксировать формы кристаллов льда.
Удается зарисовать кое-какие, но холод пронизывает насквозь
так, что продолжать невозможно; предпочитаю попытаться их
сфотографировать... Чуть не выронил аппарат, так как беспрерывно
скольжу, хотя на мне резиновые сапоги. А за палаткой - отвесный
ледяной обрыв высотой пятнадцать метров. Исследую ледник
и на глубине 102 метров обнаруживаю небольшую галерею, куда
и проникаю после трудного перехода через груды камней, покрытых
шестигранными кристаллами льда; наконец добираюсь до дна
колодца глубиной в три или четыре метра.
Возвращаюсь в палатку и неожиданно нахожу затерявшиеся электролампочки
в 4,5 вольт, необходимые для освещения. Вот они! Вздыхаю
с облегчением. Должно быть, уже 11 часов, так как хочется
есть... Читаю до 16 часов, по моему расчету. Тишина нарушается
лишь звоном редкой капели да грохотом ледяных обвалов в
сорокаметровом колодце. Вдруг слышу грохот: обрушилась скала,
а не кусок льда, я в этом уверен, рядом с тем местом, где
сложили мои вещи, главным образом продукты... Вечер провожу,
слушая музыку.
Суббота, 21 июля
Проснулся, как мне кажется, около часа ночи. Не знаю, окончательное
ли это пробуждение или краткий перерыв во сне? Звоню наверх
и чувствую, что мое пробуждение вызывает веселое оживление.
Вылезать из постели не хочется, остаюсь в тепле и пишу дневник.
Чтобы скоротать время, я читал, но, как оказалось, прочел
лишь несколько книг
Этим утром меня одолевает лень. Выключаю свет и вновь слушаю
музыку. Вдоволь намечтавшись, решаю позавтракать. Внимательно
изучаю поваренную книгу, подарок Ноэли Шошон (генеральный
секретарь клуба Мартеля). Результат:
яичница, жареный в масле лук, помидоры и тушенка. Для питья
- талая вода, набранная в котелок, куда я выливаю банку
ананасового сока, а затем кипячу эту смесь...
Пока я это пишу - опять грохот ледопада. Я подскочил, но
скорее от неожиданности, чем от страха... Начинаю зевать,
хотя по моему графику лишь 18 или 19 часов. Быть не может!
Сдвиг во времени - уже чуть ли не на полдня! Ведь всякий
раз, когда я просыпаюсь, мне кажется, что еще очень рано
- 2 или 3 часа утра. Когда хочется есть - думаю, что 11
часов. Но интервал между этими двумя моментами весьма непро-должителен,
не более восьми часов. Тем не менее вскоре после еды меня
клонит ко сну и кажется, что уже 16 часов. Значит, я много
сплю, и мои физиологические сутки весьма непродолжительны,
чем и объясняется это явление.
Вчера ночью мне снилось, будто в доме нечаянно открыли ставни
и мне пришлось прервать эксперимент. Я очень рассердился
во сне и потребовал закрыть ставни, так как эксперимент
должен быть возобновлен, но уже только через шесть дней.
Могу ли я предположить, что этот срок соответствует действительности?
Время отныне утратило для меня всякий смысл.
Разведка ледника
Воскресенье, 22 июля
Этот день кажется мне бесконечным. С трудом решаюсь покинуть
койку, но все же заставляю себя подняться на морену ледника.
Присев на скалистой глыбе этой морены, созерцаю свою красную
палатку, освещенную лампой, фиксирующей в углу французский
флаг. Остаюсь там довольно долго, погрузившись в созерцание
и ни о чем не думая, так как мне уже не удается сосредоточиться
на чем-то серьезном.
Понедельник, 23 июля
После обеда, часов в 13, впервые испытал настоящий страх.
Большая глыба рухнула на морену совсем рядом. Нужно побыстрее
забрать оставшееся снаряжение: если не сделаю этого сейчас,
то страх одолеет меня, и мне никогда с этим не справиться.
Сегодня время тянулось крайне медленно.
Вот первый результат влияния одиночества... Я все же иду
на морену, но не очень далеко. Панический ужас овладевает
мной. Кажется, что все сейчас может обрушиться. Я отчетливо
вижу, как неустойчиво равновесие огромных обломков скал.
Действительно, достаточно малейшего толчка, чтобы замуровать
меня заживо. Короче, пока я не выберусь отсюда, у меня не
будет уверенности, что я останусь в живых. Я еще слишком
молод, чтобы лежать бесформенным трупом, раздавленным глыбами
в столь чуждом людям мире мрака и безмолвия.
Вторник, 24 июля
Перечитываю дневник и подсчитываю количество прошедших физиологических
суток. Их десять. По календарю - 23 июля, а по числу физиологических
суток - 25-е. В сентябре уточним.
Среда, 25 июля
Так как у меня нет никаких ориентиров времени, я буду отсчитывать
дни, основываясь на своем физиологическом ритме (пробуждение,
полуденный завтрак, обед, сон).
24 июля соответствует моим десятым физиологическим суткам...
Встаю и решаю отправиться на рекогносцировку вверх по леднику.
Одеваюсь соответственно, беру шипы для обуви, двенадцатиметровую
веревку.
Разведка и изучение подземного ледника доставили мне
самые приятные минуты
Иду на приступ ледяной стены. Вначале стена поднимается
довольно полого, и я легко ее преодолеваю. Первый вертикальный
уступ - позади, передо мной вторая стена, за которой поверхность
льда почти горизонтальна. Добираюсь до нее, едва сохраняя
равновесие. Тут неожиданно мой налобный ацетиленовый фонарь
гаснет. Возвращаюсь в палатку за электрическим. Затем вновь
штурмую вертикальный колодец, но попытка вновь не увенчалась
успехом. Сдаюсь, ноги у меня совершенно замерзли. В палатке
читаю вслух поэмы Ламартина и делаю новые записи в дневнике.
Вдруг замечаю, что на расстоянии полуметра чернильница кажется
мне синей; между тем я знаю, что она зеленая.
Четверг, 26 июля
Время от времени ощущаю острые боли в спине. Во время прогулки
по морене увидел огромную скалистую глыбу длиной четыре
или пять метров, шириной два-три метра, опирающуюся лишь
на пару валунов. Дрожа от страха, проскальзываю под ней
и обнаруживаю еще один вертикальный колодец, ведущий, вероятно,
к ложу ледника, то есть до глубины 131 метр...
Раздается угрожающий свист и грохот, в страхе прижимаюсь
к стене галереи. Из сорока метрового колодца обрушилась
здоровенная глыба льда. Возвращаюсь в палатку и заклеиваю
пластырем все щели, через которые может проникнуть холод.
Решаю все-таки продолжать разведку ледника.
Мои усилия увенчались находкой новой галереи и великолепного
колодца во льду, глубиной два-три метра. Мне удается продвинуться
еще метров на десять, но затем лед и скала преграждают мне
путь. На этот раз - все! Как ни влечет ледник, мне не суждено
узнать, где его начало. Рекогносцировка закончена. Я доволен
собой, своей деятельностью, так непохожей на пассивную жизнь,
которую я вел до сих пор.
Пятница, 27 июля
Сегодня утром мне сообщили, что группа спелеологов, которая
должна была исследовать Ардеш, уже выступила. Но ведь эта
экспедиция должна была начаться примерно 10 августа! Ничего
не понимаю. Последние три дня просыпаюсь с трудом, вставать
неохота. Хочу набрать для анализа просачивающуюся воду,
капли которой падают с потолка. Нужно долго держать руку
на весу, и причем удается заполнить лишь четверть 60-граммовой
бутылочки. Определяю количество углекислого газа, оно оказывается
равным 0,18%...[5]
Воскресенье, 29 июля
В колодец упал небольшой камень. Мой страх уменьшился, но
чувствую, что обвалы действуют мне на нервы. Отросшие усы
щекочут мне кожу; довольно часто смотрюсь в зеркальце...
Снова набираю просочившуюся воду. Рука онемела, но я держал
банку, пока та не наполнилась... Часто думаю о том, что
буду делать после выхода на поверхность, о предстоящей работе.
Это обычная тема моих размышлений.
Обвал
Понедельник, 30 июля
Сегодня занят мелкими хозяйственными делами: починяю полотнище
моей раскладушки, убираю отбросы, загромоздившие вход в
палатку.
Страшный грохот, вероятно, огромного обвала. Замираю от
ужаса. Из глаз текут слезы, кровь приливает к лицу. Кидаюсь
к телефонам, чтобы выяснить, не прервана ли связь. Проверяю
и магнитофон. Еще ни разу не испытывал такого страха с тех
пор, как спустился в недра земли. Никогда грохот не был
таким оглушительным, и я все больше и больше начинаю понимать,
как призрачна моя безопасность.
Раньше я не представлял себе, что такое большой обвал. Четко
различаю огромные глыбы, оторвавшиеся от свода. Несколько
успокоившись после разговора по телефону, продолжаю читать.
Вышел на морену: такое впечатление, что рухнуло несколько
кубических метров породы. Принял меры предосторожности:
надел каску, сменил батарейки в фонаре, чтобы как можно
лучше осмотреться. Возвращаюсь в палатку и ложусь. Небольшие
камни падают позади палатки. Меня снова охватывает панический
страх. Выбегаю из палатки, ищу упавшие камни, но не могу
их найти. Звоню и сообщаю, что собираюсь завтракать, но
есть не хочется. Выпиваю литр молока и съедаю два или три
ломтика ананаса, затем ложусь; надеюсь, что спокойная ночь
пойдет мне на пользу, ибо частые и все более грозные обвалы
приводят меня в ужас. Я выстою, но мне придется туго.
Среда, 1 августа
Решаю наконец помыться. После этой не очень-то приятной
процедуры весь пол палатки залит водой; приходится собирать
ее тряпкой. Делаю анализ на окись углерода, но не нахожу
никаких ее следов.
Надо сказать, что мне не особенно по душе вести дневник,
но я вынужден это делать, так как с наступлением вечера
с трудом припоминаю, чем занимался днем. Не могу привыкнуть
к мысли, что еще только 1 августа. Наверное, прошло больше
времени, но сколько? Позавчера, после обвала, подумал, не
составить ли завещание, и представил себе, что будет, если
я погибну. На основе моего дневника издадут книгу... чтобы
уплатить долги, в которые я залез из-за этой экспедиции.
Все, что у меня есть, перейдет к брату.
Пытаюсь осмыслить положение добровольного узника, который
замуровал себя в этом склепе с рушащимся сводом над головой.
Может случиться так, что мой хладный труп останется здесь:
довольно одного камня, и все кончено...
Часто размышляю о том, сколько времени звучит долгоиграющая
пластинка на 33 оборота? Каждый раз спрашиваю себя: неужели
на прослушивание одной стороны уходит только полчаса? Как
быстро!
Только что съел кусочек сыра, который очень люблю... Но
этак мне его не хватит на все мое пребывание под землей.
Этот сыр - жестокое испытание моей воли! Надо беречь его
до последнего дня, но это будет трудновато...
Все в этой пропасти становится проблемой: холод, сырость,
мрак, приготовление пищи, соблюдение гигиены (особенно последнее).
Если звонить по телефону с койки, не вставая, нужно выпростать
руку, чтобы снять трубку; после пятиминутного разговора
пальцы уже замерзают.
Пятница, 3 августа (двадцатые физиологические сутки)
Сегодня сильный ледопад. Наверное, сейчас солнечный день,
поэтому наблюдается значительное таяние...Пишу статью о
гидрогеологических явлениях Маргуарейса, работа долгая и
нелегкая, но я доволен собой...
Упал, сильно ушиб руку. На левой - фурункул, который я только
что вскрыл. У меня никогда не бывало таких прыщей; должно
быть, причина в питании.
Вне времени
Суббота, 4 августа
Пол палатки насквозь промок; на нем лужицы глубиной несколько
сантиметров и длиной от двадцати до тридцати сантиметров.
Меня снова привел в ужас огромный обвал. Он продолжался
секунд десять, может быть чуть меньше, но я успел различить
звуки падения отдельных льдин, разбившихся на морене друг
о друга.
Утром я "опоражнивался" нервничая, пульс учащенный.
Это один из тех моментов, когда понимаешь всю свою никчемность.
Родиться, жить, умереть... и это все! Нет: родиться, создать
что-нибудь и умереть - вот предопределение человека... Гляжусь
в зеркальце: щеки одутловатые, глаза впалые, влажные. Вяло
продолжаю бороться с накапливающейся водой.
Понедельник, 6 августа
Спал плохо; болит грудь, и по-прежнему острые боли в нижней
части спины. Похоже, становлюсь все более зябким. Звоню
наверх; мне отвечает заспанный голос. По-моему, они еще
дрыхнут.
Четверг, 9 августа
Не знаю, какое сегодня на самом деле число. Любопытно констатировать,
что это меня не слишком волнует. Встаю, ем, ложусь, получается
замкнутый цикл, и время не играет никакой роли. Дни кажутся
мне короткими.
Суббота, 11 августа
Вот уже несколько дней, как у меня хорошее настроение: обвалы
практически прекратились. Уже меньше мерзну и хорошо приспособился
к своему положению. Так как давно ничего не готовил, то
в приливе энергии решил поджарить яичницу с луком - она
мне по вкусу - и с помидорами, а то они уже начинают покрываться
плесенью.
Воскресенье, 12 августа
Понял, что передвижение воздушных пузырьков в толще льда
к ее скалистому подножию - результат таяния. Решен серьезный
вопрос, особенно важный для теории... Сидя, чувствую острую,
парализующую боль в нижней части спины... Свет слишком слаб
и быстро меня утомляет; это, без сомнения, один из факторов,
сокращающих время бодрствования... Ощущаю гораздо меньшую
потребность в музыке, чем в течение первых двух недель.
Сегодня вечером, прежде чем лечь, затыкаю все отдушины,
чтобы измерить завтра утром содержание окиси углерода в
воздухе. Это опасно, но стоит труда.
Единственный товарищ в одиночестве
- паук
Понедельник, 13 августа
Утром подскочил от удара в потолок палатки куска льда или
камня. Начинаю все больше и больше нервничать, но скорее
умру, чем попрошу прийти мне на выручку. Хочу во что бы
то ни стало добиться успеха.
Вторник, 14 августа (сорок восьмые физиологические
сутки)
Труднее всего, по-моему, под землей приспособиться к постоянной
температуре при постоянной влажности. Никаких колебаний,
это ужасно!.. Чувствую себя очень хорошо, и только что происшедший
новый обвал не повлиял на мою психику отрицательно. Интересно,
что на этот раз обрушились не глыбы со свода или из сорокаметрового
колодца, а часть самой морены... Я в отличной форме и могу
утверждать, что сегодня не буду зябнуть целый день. Давно
я так хорошо себя не чувствовал... Если исходить из количества
физиологических суток, то я уже второй месяц под землей...
У меня есть теперь товарищ - паук. Живется ему неплохо.
Сидя на ломтике размоченного хлеба, он почти не двигается.
Вчера угостил его кусочком сыра. Зачерпнув ложечкой волы,
даю ему пить.
Среда, 15 августа
Прочел "Нелепость в созидании" Камю. Не согласен
с ним. Именно созидательная деятельность характерна для
человека и отличает его от животных; она придает смысл нашему
существованию.
Четверг, 16 августа
Наблюдаю за пауком. Он ест. Это здесь единственное живое
существо, которое я могу увидеть; можно привязаться и к
пауку, когда находишься в полном одиночестве, как я...
Обнаруживаю у себя явные признаки утомления. Все больше
и больше устаю. Походы за продуктами на морену превращаются
для меня в тягчайшую повинность. Все больше тяготит одиночество,
и темнота начинает действовать на нервы. Даже писать хочется
красными чернилами - черноты кругом более чем достаточно.
Хуже, чем раньше, переношу холод и сырость. На морене с
недавних пор стал терять равновесие; когда карабкаюсь по
скалам, кружится голова. Трудность продолжительного пребывания
под землей связана с тем, что нет никаких перерывов, чтобы
восстановить силы, отдохнуть, насладиться солнцем. Последние
два дня приуныл.
Пятница, 17 августа
Сижу на морене, в кромешной темноте, и думаю. Надо держаться
до конца. На две недели больше или меньше - это не так уж
важно. Вспоминаю ободряющие слова товарищей сверху: "Все
в порядке!" Про себя же думаю: "Может, оно и так,
но надо еще отсюда выбраться!"
День прошел: забираюсь в оба спальных мешка. У меня такое
ощущение, что мои дни и ночи стали короче.
Суббота, 18 августа
За эти последние дни я перенес кризис, впал в уныние. С
меня хватит, время тянется слишком медленно. После того
как долго не слышал сильного грохота, обвалы возобновились.
Возрастающий разрыв между количеством моих физиологических
суток (пятьдесят) и количеством фактических суток (по двадцать
четыре часа) сбивает меня с толку, и я не знаю, ближе ли
я к 15 или к 30 августа. Какую зацепку найти, чтобы сориентироваться
во времени?
Воскресенье, 19 августа
В начале эксперимента я почти не читал в постели, так как
сильно мерз. Положение улучшилось с тех пор, как я использую
не только оба спальных мешка, но и два парусиновых - от
мяса. Какое мое самое заветное желание? Жить, жить, жить...
Между тем у меня все болит, на губе - фурункул, левая нога
ноет от ревматизма, дает себя знать язва желудка. Сегодня
у меня окоченели даже уши.
Писал о пространстве и времени и, думается, высказал интересные
мысли. Какая радость услышать человеческий голос по телефону.
Разговаривали так долго, что у меня подгорели макароны.
Впечатление такое, будто я провел под землей не очень много
времени.
Этим вечером ощущаю сильную усталость, трудно дышать.
Последний день
Понедельник, 20 августа
Некоторое время остаюсь в постели. Сейчас неважно, что я
делаю; важно, что я думаю о своем положении. После того
как выйду отсюда, надо будет поскорее прочитать "Путешествие
к центру Земли"[6]
и рассказ Гагарина о его полете. Пою. По рассеянности принял
телефонный звонок за магнитофон - невероятно!
Что я тут делаю? Это бессмысленно! Какая высшая сила заставила
меня забраться сюда? Мое пребывание в этой пропасти - абсурд!..
Канова и Лафлер сообщают, что конец эксперимента не за горами.
Это кажется мне невозможным, невероятным - ведь сегодня,
по моим расчетам, только 20 августа! Конечно, они не уточняют,
когда именно. Это может быть и через неделю, и через две.
Забавляюсь как ребенок, бросая прямо из палатки кусочки
сахара в кастрюлю с кипящей водой. Размышляю о воздействии
на психику различных цветов в условиях жизни под землей.
Красный цвет очень приятен. Синий и зеленый слишком близки
к черному. Желтый цвет внутренней палатки мне не нравится,
лучше было бы ее сделать из белого шелка. Под землей нужны
светлые, теплые тона...
...В тот момент, когда я шел к морене, здоровенная глыба
льда рухнула в колодец, как раз за палаткой. Я весь затрясся.
Погибнуть сейчас, когда цель почти достигнута, было бы непростительно.
Еще не уверен в том, что выберусь отсюда живым.
Мой "бортовой журнал", мой дневник случайно заканчивается
этими словами. Но всему бывает предел, и в тот же вечер
друзья сообщили мне по телефону:
- Эксперимент закончен! Твоя взяла! Браво, Мишель!
Я думал, сегодня - 20 августа 1962 года, а оказалось - 14
сентября!
Через двое суток друзья придут за мной. Я увижу, наконец,
дневной свет после полутора тысяч часов мрака, безмолвия,
грохота обвалов, страха, жизни вне времени.
Подъем
Несмотря на безграничную усталость, мои нервы были в полном
порядке, и я тогда даже не представлял себе, до чего труден
для меня будет подъем на поверхность - сущая голгофа!
Я уже рассказал в своей книге "Hors du temps"[7]
об этом драматическом эпизоде и сейчас, десять лет спустя,
не мог бы сделать это лучше, тем более что некоторые детали
уже стерлись в памяти.
Поэтому передаю перо моему другу Клоду Соважо, журналисту
и путешественнику, автору самых удачных снимков, иллюстрирующих
скарассонский эксперимент, отснятых им 16 и 17 сентября
1962 года. Пусть он расскажет сам.
Соважо был свидетелем моего подъема, счастливым свидетелем,
сумевшим запечатлеть наиболее драматические его моменты.
Эксперимент в Скарассоне показал и то, что Клод Соважо при
любых обстоятельствах, чего бы это ему ни стоило, способен
снимать самые трагические эпизоды.
Он блестяще продемонстрировал это свое качество на протяжении
пятнадцати лет во многих странах мира: в Непале, Индии,
Конго, Вьетнаме, Китае. Я считаю Клода Соважо художником,
великим мастером снимать все трагическое.
Итак, предоставляю ему слово.
"Еще несколько метров подъема - и мы у пропасти. Навстречу
нам спешат два сержанта Республиканского отряда безопасности,
Лафлер и Канова, а также Жерар Каппа. Я не видел их два
месяца; выглядят они усталыми, лица осунулись. В течение
всего эксперимента Сифра они сменяли друг друга, чтобы обеспечить
круглосуточное наблюдение над пропастью и все время поддерживать
телефонную связь с Мишелем, находившимся в 130 метрах под
ними.
Среди огромных глыб известняка, в нескольких метрах от "дыры",
им кое-как удалось поставить две крохотные палатки. После
шестидесяти дней вынужденного уединения на высоте свыше
2000 метров, после долгого любования грандиозным, величественным
ландшафтом среди тишины, прерываемой лишь хриплыми криками
галок да свистом сурков (их здесь великое множество), Канова,
Лафлер и Жерар рады снова видеть нас и возможности поболтать.
На их лицах - следы многих бессонных ночей. Сколько раз
будил их Мишель Сифр, думая, что уже наступило утро? Он
сообщал, что завтракает, ходит по морене, или просил кулинарный
совет. Дать Сифру ненароком почувствовать, что им хочется
спать, означало снабдить отшельника кое-какими ориентирами
и, следовательно, нарушить ход его изучения потери чувства
времени.
Наш разговор прерывается резким телефонным звонком. Сифр,
возбужденный известием о предстоящем подъеме, почти не спал
и говорит о том, что с нетерпением ждет встречи. Последние
часы под землей кажутся ему нескончаемыми.
Уже половина десятого, а солнце еще не показалось. Погода
изменчивая, близлежащие вершины затянуты облаками. Мы спешно
готовимся к спуску: проверяем электрические фонари, надеваем
комбинезоны, сапоги и каски; затем друг за другом соскальзываем
по лестнице, ведущей к первому колодцу.
Подъем
Нас как раз столько, чтобы образовать две группы: Канова,
Лафлер, Абель Кошон - признанный спелеолог и страстный любитель
подземной фотографии - и несколько выдающихся членов знаменитого
Спелеологического клуба Мартеля в Ницце, в частности: Жерар
Каппа, преданный Мишелю душой и телом, и Марк Мишо, с которым
Мишель тайком ходил в первую свою разведку, в то время как
их родители думали, что они - в лагере скаутов и ведут себя
как паиньки.
Горя нетерпением поскорее увидеть нашего добровольного узника
и тревожась за него (последние известия были не слишком
оптимистичными, он, по-видимому, сильно ослаб), мы быстро
преодолеваем одну лестницу за другой. "Кошачий лаз",
этот вертикальный десятиметровый проход между двумя скалистыми
трещинами, через который мы два месяца назад с таким трудом
протащили великое множество мешков с тонной снаряжения,
необходимого для устройства подземного лагеря, кажется нам
сегодня легко преодолимым, а спуск по первому тридцатиметровому
вертикальному колодцу - детской игрой.
Через полчаса мы приблизились к последнему большому колодцу.
Переводим дыхание и, волнуясь, зовем хором: "Мишель!"
Ответ приходит быстро, но едва слышен: звук его голоса приглушен,
невнятен.
Абель Кошон и два других товарища первыми достигают края
главного сорокаметрового колодца. Через эту щель в скале
они замечают слабый свет фонаря, прикрепленного к каске
Сифра, который вышел на морену встречать нас. Именно здесь,
двумя месяцами ранее, сорокаметровая лестница была вытянута
наверх, чтобы Сифр в минуту депрессии не смог подняться
в одиночку, без страхующей группы.
Мишель Сифр снова кричит, что с нетерпением ждет нас. Закрепив
лестницу по всем правилам, Мишо спускается первым. Сифр
уже подошел к лестнице, и мы слышим, как он взволнованно
восклицает:
- Это ты, Марк? Моя взяла! Я победил. Но это было ужасно.
Не раз рисковал жизнью!
Как только Марк шагнул с последней ступеньки, друзья бросились
в объятия друг друга и крепко обнялись, и с верхнего края
колодца мы могли наблюдать, как два огонька их налобных
фонарей надолго слились в один, прежде чем исчезнуть за
скалой, откуда их голоса доносились все слабее и слабее.
Затем спустились Абель Кошон, Канова, Лафлер и Жерар Каппа.
Когда несколькими минутами позже появляюсь я, Сифр, чрезвычайно
возбужденный, уже потащил моих товарищей к леднику и, жестикулируя,
стал показывать им следы недавних обвалов. На нем красный
пуховый комбинезон. Он не брился два месяца и, по правде
говоря, выглядит ужасно. Без фонаря (он снял каску), с портативным
магнитофоном в руке он карабкается со скалы на скалу, словно
помнит наизусть, за что ухватиться, и показывает там и сям
мелкие подробности, которые мы, несмотря на фонари, с трудом
различаем. Потом ведет нас к своей палатке.
Слабо освещенная изнутри, она неясно вырисовывается, как
призрачное видение, в глубине пещеры. Там нам открывается
с трудом поддающееся описанию зрелище: повсюду валяются
вскрытые консервные банки (причем часто опорожненные лишь
наполовину), многие килограммы раздавленных, покрытых плесенью
помидоров, картофеля. На камнях - банки с вареньем, початые
мешочки с рисом, изюмом, спагетти, а также пустые, порванные.
На льду беспорядочно разбросаны резервуары от карбида вперемешку
с баллонами бутана, канистрами бензина, а рядом - две кипы
книг, попорченных сыростью. Все пространство вокруг палатки,
несколько квадратных метров, усеяно всевозможными отбросами.
Внутри палатки - еще больший, неописуемый беспорядок: везде
- кипы книг, банки с консервами, большей частью вскрытые,
пластинки, пуловеры... Складной стол не виден из-под груды
бумаги, картонных тарелок, электрических батареек. Походная
койка завалена яркими спальными мешками. Повсюду разноцветные
консервные банки всевозможных размеров... Словом, в палатке
царит такой хаос, что мы все не можем войти внутрь и, хотя
окоченели от холода, вынуждены топтаться снаружи.
К счастью, Сифр замечает, что на радостях забыл предложить
нам приготовленную бутылку коньяка. Распиваем ее и немного
согреваемся.
Как нельзя более бодрый, Сифр знакомит нас с его последними
открытиями - вертикальным и горизонтальным ходом в самом
леднике. Свет наших фонарей отражается на кристаллах льда
- незабываемое зрелище! Но время дорого, и нужно действовать
быстро, если мы хотим сохранить хотя бы часть снаряжения.
Одна группа принимается за упаковку всего, что мы поднимем
наверх: измерительных приборов, пластмассовых бидонов с
образцами льда для анализа, рукописей, магнитофона, проигрывателя,
двух или трех телефонных аппаратов. И начинается долгий
и утомительный подъем снаряжения: каждый пакет привязывают
к концу веревки и вытягивают вручную. Затем наступает черед
второй группы выбираться на поверхность, так как уже поздно.
С Сифром остаются только Канова, Мишо и я, чтобы провести
с ним его последнюю ночь под землей. Затыкаем как можно
лучше все щели в палатке и, сняв отсыревшие комбинезоны,
забираемся в спальные мешки. Зажигаем газовую плитку на
полную мощность, выбираем все самое лучшее среди валяющихся
всюду консервных банок и устраиваем настоящий пир. Канова
притащил красное вино, а Мишо - сыр и яблоки, памятуя, что
этих продуктов Сифру не хватало больше всего.
Усталый, затратив немало усилий на спуск, я мигом засыпаю,
между тем как Сифр решает сделать еще несколько анализов
на содержание в воздухе окиси углерода.
В половине пятого утра нас будит телефонный звонок. Это
нам напоминают с поверхности, что пора готовиться к подъему.
Сифр идет взять еще несколько проб льда, пока мы варим горячую
похлебку, в которой размачиваем бисквиты. Еще более возбужденный,
чем накануне, Сифр в последний раз сортирует вещи, которые
заберут члены клуба Мартеля, когда придут на следующий уикенд.
Все, что решено оставить здесь, бросает как попало на лед.
Но время идет быстро. Уже группа ждет у верхнего входа в
сорокаметровый колодец. Сверху кричат, чтобы мы поторапливались.
Сифр лихорадочно с помощью Мишо надевает сапоги, каску и
перчатки. Он решил остаться в красном комбинезоне, придающем
ему вид заядлого пьяницы. Для Сифра спустили парашютные
лямки, чтобы облегчить подъем по висячей лестнице в случае,
если окажется, что он слишком истощен физически, чтобы полагаться
на мышцы своих рук и ног, и Канова показывает ему, как пользоваться
этими лямками.
Сифр спешит покинуть палатку. Его жизненные силы не вызывают
никаких подозрений. Поддерживаемый товарищами, он легко,
к большому нашему удивлению, почти без остановок, преодолевает
сорокаметровый колодец, между тем как у нас вызывал опасение
именно этот первый участок пути. Через несколько минут я
нагоняю его. Он шумно дышит. По-прежнему с помощью товарищей
карабкается в следующих колодцах, но гораздо медленнее,
чем предусмотрено нами. Когда Мишель добрался до дна тридцатиметрового
колодца, он уже порядком выдохся. Опускается на камень,
чтобы собраться с силами.
Понадобилось полтора часа, чтобы преодолеть эту узкую
горловину, где никто не мог мне помочь
Преодолеть этот тридцатиметровый колодец труднее всего,
так как он заканчивается пресловутым "кошачьим лазом",
через который можно протиснуться, только подтянувшись на
руках, - никакая помощь извне невозможна. Основательно страхуемый
группой Лафлера, пришедшей сменить нас, поднимаюсь первым.
Вслед за мной карабкается Мишо и, примостившись на узеньком
карнизе, буквально повиснув в пустоте, ждет Сифра, чтобы
помочь ему забраться в "кошачий лаз". Теперь очередь
Сифра. Мишо пользуется передышкой, чтобы передать указания,
так как прямые переговоры между дном тридцатиметрового колодца
и выходом из "кошачьего лаза" практически невозможны.
- Мишель готов. Действуйте! Можете тянуть!
Но через несколько метров Мишель, выбившись из сил, просит
погодить. Затем трогается с места, останавливается, вновь
продвигается чуть-чуть вперед, вновь замирает. Он совсем
вымотался. Мишо делится с нами своими опасениями. Сифр кричит,
что страховочная веревка его душит, и просит ее ослабить
(при проходе "кошачьего лаза" мы решили заменить
парашютные лямки простой петлей страховочной веревки).
Поднявшись лишь метров на пятнадцать, он крикнул нам, что
не может продолжать. У него подгибаются ноги. Мишо подбадривает
его. Сифр переводит дыхание. Поднимается еще на несколько
метров, делает остановку, снова движется дальше, затем -
снова заминка. С тревогой спрашивает, хорошо ли закреплен
блок, через который перекинута страхующая его веревка. Его
остановки - все чаще и продолжительнее.
Мы знаем, что, случись с Мишелем обморок, его практически
невозможно будет протащить через "кошачий лаз".
Сифр поднимается еще на несколько ступенек, затем разражается
рыданиями. Нервы его сдали. Мы слышим, как он плачет, всего
в нескольких метрах от Мишо.
- Марк, мне каюк! Со мной все кончено, я больше не могу,
это выше моих сил!
Марк Мишо не может дотянуться до Мишеля со своего карниза
и старается его успокоить. Напрягая всю энергию, рыдая,
ступенька за ступенькой, Сифр наконец добирается до Мишо,
который обхватывает его руками и пристегивает с помощью
карабина за пояс к лестнице, чтобы он не раскачивался в
пустоте.
Несколько минут, которые кажутся нам нескончаемыми, Сифр
остается в объятиях товарища. Канона и Лафлер поочередно
терпеливо уговаривают его:
- Самое трудное позади! Еще одно усилие, осталось всего
несколько метров! Потом тебя вынесут на поверхность.
Но Сифр продолжает рыдать. Мы не в состоянии что-либо сделать.
У входа в пропасть ожидают два врача, но спуститься сюда
они не могут.
Мало-помалу Сифр успокаивается. Канова и Лафлер в конце
концов убедили его напрячь силы. К несчастью, Мишо и Сифр
запутались в своих страховочных веревках, и проходит еще
несколько долгих минут, прежде чем им удалось расцепиться,
чтобы перебраться через узкий "кошачий лаз".
Еще через метр Сифр застревает между двумя скалами. Высвободиться
ему не удается. Мы еще не можем его видеть, но различаем
свет его фонаря, отражающийся от стены. У него снова начался
нервный припадок, он плачет. Он долго остается на этом месте,
не в силах даже отвечать на наши ободряющие слова, и беспрестанно
повторяет: "Это уже чересчур, не могу больше, со мной
кончено!" Плача от досады, поднимается на несколько
десятков сантиметров, как раз настолько, чтобы один из горных
стрелков мог ухватить его за руку. Но он все еще в каменных
тисках, и пройдет немало долгих минут, прежде чем удастся
высвободить его из лаза. Он плачет навзрыд. "Мне холодно,
хочу пить!" Создается впечатление, что у него удушье.
Канова обнимает его и укрывает своим пуловером. Сифр теряет
сознание, потом приходит в себя. Все его тело сотрясается
от нервных конвульсий. Он совершенно не сознает, какая суматоха
вокруг него.
Лафлёр пришел мне на помощь
С поверхности нам доставляют флягу с горячим чаем. Сифр
жадно пьет. Он неузнаваем, до того осунулось его лицо, под
глазами круги. Мы даем ему подольше отдохнуть и наперебой
подбадриваем. В сущности, самая трудная часть пути позади,
осталось всего несколько десятков метров.
Сифр передал нам свой страх. Он не в состоянии сделать ни
одного движения. На него надевают парашютные лямки и без
особого труда подтягивают еще выше; теперь от поверхности
его отделяет лишь метров десять. Уже можно различить дневной
свет, но, даже ослабленный, он причиняет нестерпимую боль
глазам Сифра, и горноспасатели надевают на него две пары
темных очков, чтобы не ослепило солнце при выходе на поверхность.
Затем подъем медленно продолжается. В нескольких метрах
от поверхности нервы Сифра снова сдают, и он повисает в
лямках, как безжизненная кукла с болтающимися в воздухе
конечностями.
Но он может больше не напрягать свои силы. Он победил.
Меня, как безжизненный манекен, в 13 часов 17 сентября
1962 года наконец подняли на поверхность
С восьми часов утра (а сейчас - 11) у входа в пропасть его
ожидает более ста человек: горноспасатели, жандармы, журналисты,
операторы телевидения и кинохроники, представитель префекта
Приморских Альп и особенно все его друзья из клуба Мартеля.
К нему бросаются, чтобы торжественно отнести до носилок,
где два врача выслушивают его перед тем, как в гамаке, подвешенном
к жерди, он будет перенесен на плечах до вертолета, который
доставит его в аэропорт Ниццы, где ждут родные".
Большое научное открытие
Успешное пребывание на подземном леднике в пропасти Скарассон
привело (еще до того, как я это осознал) к тому, что у меня
появилось новое призвание: я стал исследователем-биологом.
Важнейшее научное открытие, сделанное при эксперименте "Вне
времени", наиболее продолжительном из всех поставленных
в странах Запада, может быть сформулировано так: когда человек
попадает в среду, исключающую пользование привычными для
него временными ориентирами, то есть земным суточным ритмом,
его жизненный ритм - чередование бодрствования и сна - не
нарушается и сохраняет циклическую периодичность, близкую
к суткам.
Действительно, период моего цикла бодрствование - сон оказался
в среднем равным 24 часам 30 минутам, то есть я регулярно
просыпался каждые двадцать четыре с половиной часа.
Это наблюдение доказывало биологам, что ритм организма,
эти настоящие "внутренние часы" человека, разлаживается
нелегко и что весьма мощные регулирующие механизмы поддерживают
у человека одно и то же ощущение времени даже в условиях,
когда он лишен возможности пользоваться такими периодическими
ориентирами, как астрономические (чередование дня и ночи)
или искусственные, социальные (часы, график рабочего дня
и т. д.).
Из этого представления исходили русские и американские специалисты
по космической медицине. Учитывал это и Юрии Гагарин[8].
И если в дальнейшем мои эксперименты были активно поддержаны
правительственными органами, то это объяснялось прежде всего
тем, что они вписывались в тот комплекс изучения космоса,
который заставил все экономически развитые страны усилить
фундаментальные исследования в этой области, чтобы изучить
поведение нормального человека в исключительных условиях,
прежде всего на космических кораблях. Годы с 1960 по 1974
стали эпохой рождения космической медицины.
Мне повезло в том отношении, что я поставил свой эксперимент
по одиночному пребыванию под землей в течение длительного
времени именно в этот период, в обход обычных биологических
исследований, практикуемых при подготовке аэронавтов и изучении
в рамках университета.
Первый эксперимент в пропасти Скарассон, хотя в научном
плане и в смысле техники организации был поставлен хуже
последующих, оказался решающим, так как принес мне известность,
пробудил ненасытную жажду к действиям еще больших масштабов,
заставил организовывать все более смелые и рискованные эксперименты
по изучению "жизни вне времени", которые выдвинули
Францию в первые ряды в области исследований биологического
ритма и сна людей, находящихся в полной изоляции.
[1]
После проверки топографических данных в 1974 году Клодом
Фигьером (Средиземноморский спелеологический центр в Ницце),
недавно трагически погибшим, глубина сети была уменьшена
до 647 метров
[2]
пещерный лед на значительно большей глубине (до 230 метров)
залегает в пропасти Снежной
на Кавказе, в Абхазии - Прим. ред.
[3]
См. Приложение I
[4]
Гляциологи Клод Лориус и Марсель Кан
[5]
измерение неточно, так как было выполнено неисправным прибором
[6]
Роман Жюля Верна. - Прим перев.
[7]
См. русский перевод: М. Сифр. Один в глубинах Земли. М.,
"Мир", 1966. - Прим. ред.
[8]
Ю. Гагарин и В. Лебедев. Психология и космос, 3-е изд. М.,
"Молодая гвардия", 1976.
далее>>
