Эти маленькие рассказы больше содержат весёлого, чем грустного, ибо на жизнь мы смотрели не как на приготовление к смерти.

Одно и то же событие можно увидеть и описать по-разному. Так, Вова Богомолов рассказал бы всё подробно, обратив внимание на утерянное снаряжение. Антюлька преподнес бы в виде гротеска - как в сторону трагедии, так и комедии одновременно. Лумба изобразил бы все в мрачных тонах с меткими замечаниями, поняв смысл которых, умираешь от смеха.

Безенчук полз по "Свинюшнику". Ход был низким, не более полуметра, а пол залит зловонной грязью. Какая-то добрая рука затащила сюда две доски, и это облегчало протаскивание собственного тела и рюкзака. За "Свинюшником" можно уже будет выпрямиться и идти в полный рост - это "Пушкинская галерея". Будто бы эту Красную пещеру (Кизил кобу) посещал Пушкин. Наверное, эти доски принес сам Пушкин, кому ещё это могло прийти в голову?

Колено в очередной раз соскользнуло с доски и больно ударилось о камень. Подумалось, что нет удовольствия ругаться, когда тебя не слышат. Хотелось есть и курить.

Безенчуками прозвали двух друзей, которых можно было встретить в самом неожиданном месте города и в любое время суток. Они, не здороваясь, сразу просили закурить. Когда был только кто-то один, то его звали Безенчуком, вместе - Безенчуками, а Женя и Игорь употреблялось редко.

Голод и желание курить подгоняли Женю Безенчука, так что он опередил группу минут на пятнадцать. Он был новеньким спелеологом, и это была его третья дырка, а проведенные под землей двое суток были для него впервой.

Под землей нет ни юга, ни севера, нет времени суток, ибо время зависит от выполняемой работы и усталости. Поэтому Безенчук не знал, который час. Вот и "Пушкинская галерея". Теперь можно идти в полный рост, изредка протискиваясь между стеной и натёками. Ещё не видно входа в пещеру, но чувствуешь, что тьма впереди уже другая. Выйдя на поверхность, Безенчук, пошатываясь от свежего воздуха и усталости, прислонился у входа.

Под ним простиралось ущелье Кизилкобинки, далее высился Чатыр Даг. С немым восторгом Безенчук видел перед собой этот сияющий мир. На сто или двести метров он видел пурпурно-красные ягоды шиповника с каплями росы. Каждый резной листочек трепетал отдельно. Какой мир! Какой воздух! Он осязаем, он пахнет жизнью! Какая красота!

Забыв о голоде, стоял, привалившись к скале. Постепенно краски стали тускнеть, шиповник стал обычным кустом, а воздуха не стало. Снова захотелось есть и курить, и Безенчук побежал вниз, в лагерь.

Группа вспомогателей выходила тяжело. Остановившись отдохнуть на "Развилке", начали разжигать примус, но бензин не хотел гореть, примус забивался и только зло шипел и плевался горящими каплями. Возились долго, исполняя все советы, и в итоге залили площадку бензином, который на свободе тут же вспыхнул. В панике, как дикари у огня, начали дергаться и побросали в речку все, что было на небольшом плоском камне, нескромно именуемом промежуточным лагерем. Затем в чаду, немного успокоившись, начали вылавливать вещи, которые уплывали по речке в темноту - в никуда.

Суматоха и паника толкают на подвиги. Однажды в 65-ом году мы пошли в Большой каньон. Ночью при форсировании речки Бельбек и передаче рюкзаков через нее из какого-то рюкзака что-то выпало и поплыло.

Разочарование и счастье были в обнимку. Жаль, что это был не рубль, но и хорошо, что не он.

На "Развилке" не было никакого счастья - одно разочарование, несмотря на совершенные подвиги по отлову снаряжения. Спальники промокли и стали тяжелыми, торба с сахаром наоборот полегчала, а канистра с бензином куда-то уплыла. Пришлось протыкать банки с "Ухой рыбацкой" и, как космонавты, высасывать содержимое.

В прямом смысле несолоно похлебавши, легли спать. Но спать в мокром спальнике нельзя - лежать и дремать можно, прижавшись друг к другу и переворачиваясь одновременно. Всегда найдется один, который как бы всплывает и лежит на остальных. С этим можно было бы мириться, если бы он, скотина, не дергался во сне. Тем не менее, вставать не хотелось: еды нет, чая тоже, курево раскисло. Как побитые, собрали рюкзаки и с невеселыми шутками пошли.

Безенчук шел со всеми до первого сифона, а после сифона, где уже ходят пионеры и девочки на шпильках, его потянуло вперед - в базовом лагере были еда и курево.

Но все оказалось напрасным - в лагере еще спали!!! Костер не горел, оркестр молчал. Если бы была Луна, то Безенчук завыл бы. Луны не было, пришлось пошуметь, пока заспанные лица не начали высовываться из палаток, покидая сухие спальники на надувных матрацах. Это были в основном новички и преимущественно девочки из медучилища. Что за напасть, но среди спелеологов в то время их было большинство.

Естественно, что женское начало взяло верх и, прежде чем выбраться из палаток, они занялись боевой раскраской лиц (кремацией). Потом стали чистить зубы!

В общаге у Безечука была зубная щетка, на пасту, правда, не хватало денег, но от случая к случаю зубы чистились. А здесь, в походе…!

- Сейчас на сгущенке сварим манку, - сказала дежурная девочка.

И тут Безенчука прорвало. Он завыл, заматерился и начал футболить все, что попадалось, и с особой злостью баночки с кремом.

- Женя, успокойся, - подошла Лиля - очень для нас старый (может быть, лет под тридцать) спелеолог.

- Возьми тушенку, хлеб, вчерашний борщ и чай.

Подошла остальная группа. Поели, накурились, легли под орех и проспали до вечера, перекатываясь во сне за его тенью. И только вечером, хорошо пообедав, начали отвечать новичкам на их вопросы. Главный вопрос: прошли ли шестой сифон - так и остался без ответа. Вспомогательная группа ушла раньше, до решающего штурма.

В пещере у Пятого обвального зала оставалась только штурмовая группа. Последний корабль (группа вспомогателей) ушел на материк. В подземном лагере, состоящем из трех надувных матрацев, пяти спальников, одного примуса и кучи всякого хлама, который, наверное, на поверхности был бы достоянием старьевщиков, было пусто и немного грустно.

Тамбу-Ламбу, он же Лумба, он же Саша Нагерняк сидел в одном носке, второй сушился над примусом. Пытаясь слезть с уступчика, который служил ему кроватью, Лумба влез одной ногой в кастрюлю с горячим супом. Суп не разлился, но Лумба отказался от дел по лагерю, сидел на матраце в одном носке, качался как шаман, и на все вопросы обиженно отвечал:

- Я - босый на одну ногу.

- Ты же не в трусах на одну ногу. Вставай, - теребил его Антюлька, но это было бесполезно. Лумба грустил.

Оставалась последняя ночевка, точнее, сутки для того, чтобы еще раз попробовать протащить через узкую щель акваланги и протиснуть тела Лумбы и Друга к шестому сифону и далее - пронырнуть сифон и найти продолжение пещеры.

- Грех жаловаться, - сказал просто так Вова Богомолов, вытягивая за веревочку из-под комбинезона алюминиевую итальянскую фляжку с широким горлом, заполненную всегда сухими, ужасно крепкими сигаретами. Другие в пещерах не курились - трава травой.

Молча закурили. Сигаретный дым при свете свечки коричневыми тонкими слоями расстилался в щели, где разместился лагерь.

У Пятого обвального зала в подземном лагере устраивались на последнюю ночевку. Лумба надел недосушенный носок.

- Грех жаловаться, - сказал просто так Вова Богомолов, доставая на веревочке из-под комбинезона трофейную фляжку - портсигар. Молча закурили. Одной свечки хватало, чтобы осветить этот подземный лагерь. Огромные тени плясали по стене, а там, где ее не было, сливались с тяжелой, ощутимой темнотой.

Коричневый дым (в пещере все коричневое) волнами струился в пространстве, разрезая предметы на несколько частей. Разговор шел о завтрашнем дне.

Пять суток штурмовая группа при поддержке вспомогателей подбиралась к шестому еще не пройденному сифону. Сначала в узкую щель не проходили акваланги, и пришлось рубить плоскую трехметровую щель. Акваланги прошли, но не проходили даже на выдохе Друг и Тамбу-Ламбу. И вот, наконец, прорубились и подошли к сифону. Завтра будем пытаться его пройти. Завтра последний день. Кончаются еда и контрольное время.

- Как мы докажем, что мы прошли шестой сифон и были за ним? - спросил Назаров.

- Давай что-нибудь напишем.

- Что и чем? Все быстро зарастет туфом и глиной.

- А если что-нибудь оставить такое, что не могло туда само попасть даже, если пещера имеет выход на яйлу?

- Что?

- Давай повесим презерватив! - сказал Тамбу-Ламбу.

Спелеологи раньше носили с собой презервативы, чтобы надевать на китайский фонарик, герметизируя его.

- Грубо, но точно.

На том и порешили. Задули свечку. Легли спать. Повздыхали, поворочались и утихли. Какое-то время от недалекой речки слышались голоса (так всегда кажется в обводненной пещере). Когда-то кто-то из новичков ошарашено воскликнул: "Там люди!". На что Боб Коган меланхолично произнес: "Это пройдет". Фраза, брошенная корифаном спелеологии, понравилась и применялась для всех случаев жизни. Тогда мы не читали Библии.

Первым проснулся Вова и сразу закурил свою термоядерную. Не хотелось вылезать из спальника, не хотелось снова, уже в который раз, одевать мокрый и холодный гидрокостюм, не хотелось ползти на боку, волоча за собой акваланг. Хотелось просто лежать и смотреть на друзей. Вова возится у примуса, Назаров проверяет акваланги, Антюлька уже где-то под потолком осматривает купол пещеры, сообщая о своих "открытиях" и тут же их опровергая. Лумба сидит на матраце и чешется, как солдат в окопе, и кряхтит просто так.

Поели хлеб, сваренный в воде, - тюрю и запили кипятком. Есть хотелось, но не моглось, хотя походная жизнь приучила есть все подряд.

Когда-то Башарина Люда в походе намазала печенье кремом для рук и незаметно подсунула мужу. Башарин съел и попросил еще. Студент, прожив пять лет в общаге на одну стипендию, ест все, что видит, и впрок. Большой знаток такой жизни - Сеня говорил: "Продукт плюс продукт никогда не дадут антипродукт". У него были свои критерии к блюдам: "Главное в чае - температура, в котлетах - запах, в борще - количество".

Критерия к тюре не было, как и альтернативы. Так сказать, подкрепившись, надели гидрокостюмы и отправились к сифону. У щели разделись, протолкнули акваланги, снаряжение, Друга и Тамбу-Ламбу в одних футболках. Наверху снова оделись и ползком, волоча акваланги, груза' и веревки, добрались до галереи сифона - трубы диаметром полтора метра, которая заканчивается уходящим под воду отверстием. В галерее начали собирать акваланги. И по закону бутерброда - они начали травить воздух. В лагере все тщательно проверялось, но здесь, по-видимому, сказался эффект воздействия на железо душевных флюидов.

Здесь у сифона случилось аналогичное: один акваланг травил воздух у редуктора, другой через вентиль. Руководитель группы не решался позволить исследование сифона с неисправными аппаратами, но общество решило нырять. Столько готовились, столько вложено, там наверху друзья ждут победы, недруги - провала экспедиции. Отступать нельзя.

В этот раз Антюлька был в штурмовой группе. Поэтому нужна была сногсшибательная победа и неисправность аппаратов или другие причины не могли его остановить. Он больше всех настаивал на исследовании сифона.

Обвязавшись веревкой, в сифон первым ушел Тамбу-Ламбу. Долго его не было, страхующий стоял по грудь в воде и уже начал замерзать, когда вынырнул Лумба. Посыпались вопросы надежды. Основательно отфыркавшись и вымучив всех неизвестностью, Лумба сказал, что хода нет, насыпь из камней. Настроение стало гадким.

Назаров надел аппарат и пошел в сифон. Вернулся быстро и сказал, что есть воздушная подушка и там можно дышать.

Настроение, усугубленное неприятными новостями и полным окоченением уже без озноба, стало совсем упадническим. Только Антюлька не имел права терять надежду.

- Слушай, Друг, что я тебе скажу. Первой ушла любовь, второй вера, за ней надежда, а осталась жена.

- При чем тут жена? - мрачно сказал Друг.

- А не причем, тебе надо нырнуть.

- Да бесполезно это все.

Но от Антюльки нельзя было просто так отбиться. Он продолжал уговаривать Друга нырнуть:

- Я в тебя верю.

- Там уже все взмутили, видимость ноль.

- Ну, попробуй. Я в тебя верю.

- Где воздушная подушка? - спросил Друг у Назарова.

- По правую руку.

Друг пошел в сифон. Чувство страха перед неизвестностью прошло с первыми вдохами под водой. Действительно, видимость была нулевая. Приходилось постоянно касаться стенки правой рукой. Наконец, над головой увидел зеркало и свое отражение. Так всегда блестит вода снизу на границе с воздухом. Всплыв в этой линзе диаметром около двух метров и высотой до пятидесяти сантиметров, вынул загубник и осторожно вздохнул, дышалось хорошо. Осмотрел потолок, но там, кроме нескольких трещин, ничего не было. Надо возвращаться. Окинув последний раз то, что осталось от мечты, вдруг увидел два черных зловещих пятна под водой. Одно - откуда пришел - это ясно, а другое? Вперед в неизвестность! Антюлька не прав - на месте все: и вера, и надежда!

Пятно оказалось хорошо промытой трубой диаметром метра полтора. Несмотря на то, что Друг нацепил на себя уйму грузов - в два раза больше, чем при нырянии в море, он все равно подвсплывал. Акваланг скребся о потолок сифона, издавая неприятные звуки. Приходилось изгибать ноги в коленях и сапогами упираться в потолок. Сифон устойчиво заглублялся, но не кончался. "Пройду, пройду"... Наконец вода стала чистой и труба кончилась! Все! "Чувство курка, давшего осечку". Подумал: "Сломаю копье о конец поля половецкого, но коснусь самой дальней части Кизил кобы". Устало начал продвигаться вперед и тут увидел, что ход не кончился, он просто круто повернул! "Ага, Тамбу-Ламбу, вот твоя насыпь из камней, вот твоя лень сделать вперед несколько шагов". И тут погас фонарь. Включил запасной, но он тоже погас. От обиды ударил фонарь о стену, он на мгновение вспыхнул. Так и пришлось дальше продвигаться, постукивая фонари друг о друга.

- Вот дойду до того места, и потолок начнет подниматься, - загадал Друг. И чудо - потолок стал подниматься, наконец, заблестела зеркалом граница вода - воздух. Вот она засифонная часть! Далее видны ходы, но надо возвращаться. Дернув три раза за страхующую веревку, Друг быстро выбрался из сифона и заорал:

- Давай гондон!!!

Виктория! Больше ничего не надо было говорить. Все уже изрядно замерзли и особого восторга, кроме Антюльки, не проявляли. Другу как Щелкунчику, стучащему зубами, сунули из Вовочкиной фляжки сухую сигарету и стали срочно собираться. Акваланги, груза и веревки оставили у сифона и побежали, как умеют бегать в щели высотой с полметра только спелеологи. Через десять минут были в лагере.

Спелеолог от нормального человека отличается тем, что любое углубление в земле или щель вызывают у него трепет и желание их исследовать. При этом ему верится, что это будет самая глубокая шахта или самая длинная пещера, но, в крайнем случае, - самая красивая. Ну, самая-самая, хоть длина там будет всего два метра. Практически у каждого спелеолога была своя Пещера.

По пробуждению, поев тюри, отправились к шестому сифону. Первым погрузился Друг. Держа в руках алюминиевую пластинку и подводный компас, он зарисовывал ход, ставил азимуты и расстояния. Затем сифон прошел Лумба. Сняли аппараты и начали обследовать засифонную часть, делая ее топосъемку. И вот тут сказалась интеллигентская привычка, присущая первой группе спелеологов. Часа два-три ушло на топосъемку ходов, но проходимого продолжения не было - узкие щели, заполненные водой. Обнаружили наклонный, затуфленный ход, который преграждал сталагнит диаметром сантиметров десять. Разбить его было почему-то жалко. Но! Надо делать топосъемку. За сталагнитом слышался шум воды, фонарь не освещал стен. Ход! Явное продолжение. Сразу вспомнилась большая кувалда, кем-то забытая под водой у входа в шестой сифон. Сейчас трудно вспомнить, почему не прорубились тогда. Вероятнее всего потратили много сил на топосъемку и просто устали от долгого нахождения в пещере. А может быть, думали, что мы сюда вскоре вернемся. На сталагмит повесили презерватив и, дрожа от холода, начали возвращаться. У сифона лежали аппараты, и слышался свист выходящего воздуха. Это травил аппарат Тамбу-Ламбу. Первым вышел из сифона Друг. Тут же Вова сунул ему горящую сигарету. Антюлька предложил унести в лагерь акваланг, но решили подождать Лумбу.

- Есть три рывка, - сказал страхующий. Значит, Лумба начал погружение в сифон.

- Веревка остановилась! - заволновался страхующий.

- Запроси, в чем дело? Это значит - дернуть один раз.

- Не отвечает, - страхующий запаниковал. - Кажется, пошел.

И вдруг веревка вышла голой. Друг схватил акваланг и бросился в сифон, идя на ощупь, касаясь левой рукой стены. Думалось: "Не дай бог"! Успокоился, когда увидел под водой две стоящие на дне ноги. Вынырнул и услышал отборный мат Лумбы, который для Друга провозглашал радость жизни, был ее гимном!

- Все нормально. Могу идти, - сказал Лумба.

Выходили, ориентируясь по свету фонарей друг друга. Если уж откажет аппарат, то можно дышать по очереди из одного. Вышли нормально. Переволновавшиеся друзья задавали вопросы о происшедшем. Хорошо отматерившись, Лумба смачно высморкался и, закурив, начал рассказ.

- Обвязавшись, взял в рот загубник, дернул три раза и пошел в сифон. В это время сработал клапан, предупреждающий, что в баллонах осталось мало воздуха.

Такая схема была на некоторых типах аквалангов. Воздух есть, но вдохнуть почти невозможно. Надо левой рукой за спиной открыть второй вентиль и продолжать всплытие. Но у Тамбу-Ламбу не было всех пальцев на левой руке, и клапан он мог открыть только сняв аппарат.

- А этот черт тянет меня, бездыханного, в сифон. Пришлось упереться головой в потолок сифона, вытянуть на себя веревку, зажать ее зубами. А эта сволочь все тянет. Отвязал веревку и отправил ее на тот свет сифона.

Все глубоко промерзли, особенно страхующий, который все время стоял по грудь в воде и только слегка согрелся перетаскиванием каната. Пошли обратно в подземный лагерь, взяв с собой все снаряжение. Один акваланг был пустой, во втором еще хватило бы воздуха на проход сифона туда и назад, но без второго аппарата это рискованно. Жаль, конечно, что в сифон уже не пойдем и не найдем продолжения.

В лагере переоделись, согрелись и сварили тюрю с последней банкой тушенки. Выпили по пятьдесят граммов спирта, поели тюрю. Сигареты кончились еще у сифона, а всем страшно хотелось курить.

Назаров со словами "Курить вредно" раскрутил свой водолазный тяжелющий фонарь и достал оттуда три гаванских сигары!

Руководить - значит предвидеть! Сам не курящий, но знал, что сигареты у нас закончатся и припас на черный день! Столько хороших слов он не слыхал за всю свою жизнь!

- Я сейчас выжал бы в кружку носок Полиспаста и выпил, - вздохнул утром Лумба.

Начали свертывать лагерь. Оставили чугунные груза - это примерно 50 кг. Собрали и решили сжечь мусор. Вот и все… "Я сжег свои приметы, испепелил свои следы".

- Все собрались? Вперед. Леша, сожги мусор, - сказал Назаров Антюльке.

Лумба, как обычно, решил кое-что переложить в рюкзаке, но Антюлька уже поджег кучу мусора, в том числе и оставленного предыдущими группами. То, что амбра - это воздух, доказывается очень просто. Боги были бессмертны и жили на Олимпе. Если бы они питались не воздухом, а чем-то другим, то вокруг Олимпа за бесконечное время скопилось бы столько удобрения, что Греции не надо было бы других ископаемых, ведь даже тут всего за неделю скопилась гора мусора. Антюлька поджег и убежал за остальными. Минут через десять группу догнал Лумба, окончательно решивший убить Антюльку.

Возвращаться в пещере всегда трудней, чем идти вперед. В тяжелых гидрокостюмах с двадцатикилограммовым аквалангом за спиной или таким же рюкзаком, только громоздким. С аквалангов стравили последний воздух - на несколько сот граммов они стали легче. Укутали их в мешки с пенопластом, а вещи сложили в резиновые мешки. Когда идешь по воде, то и акваланги и рюкзаки плавают, и тащить их за лямки по мелководью считаешь за счастье. Но, когда ползешь в щели на боку, то ненавидишь эту ношу. Одушевляешь ее и адресуешь ей все нехорошие слова. Она, как правительство или телевизор, тебя не слышит. А еще говорят: "Своя ноша книзу не тянет". Представьте, как ругались пираты, найдя клад где-нибудь на Ямайке, километров, эдак, десять от моря. Их радость быстро бы была придавлена тяжестью золота, одна литровая банка которого весит двадцать один килограмм. А в кино - ящик с золотом на плечи и вперед, на ходу отстреливая любопытных.

- Резинки товсь!

Это значит надо снять каску, натянуть на голову резиновый шлем гидрокостюма (обтюратор). Каска с фонарем одевается сверху. Теперь можно пронырнуть небольшой сифон.

Прохождение обводненной пещеры раньше было связано с уймой проблем. Гидрокостюмы были по плечи и, если было глубже, то пользовались надувными лодками или озеро обходили по стенам. Это требовало много времени и сил. Сейчас "гидры" легче, тоньше и удобней. Одно неудобство гидрокостюма осталось - необходимость его снимать, чтобы помочиться. Но это только сначала, пока не порвешься. Потом вода гуляет по всему телу согласно закону сообщающихся сосудов. Хорошо, если дырка внизу, тогда при выходе на мелководье из тебя бьет фонтан воды. Хуже, когда дырка в районе пояса. Ноги становятся, как у слона, тащишь ведра три воды. И, чтобы от нее избавиться, нужно стать вверх ногами и оттянуть шейную манжету. При этом вся вода пройдет по телу, а она в пещерах холодная. В Красной пещере ее температура 9 0С.

Опять: "Резинки товсь!". В этот раз будем спускаться с каскада Космонавтов. Это значит просто прыгать. Под ним глубоко и нужно только быстрее отплыть в сторону, чтобы никто не свалился на тебя сверху. Вот и Пятый сифон. Для его прохождения в 1968 году пришлось взорвать плотину, над которой висело несколько тонких и длинных сталактитов. Так аккуратно взорвали, что эти сталактиты остались нетронутыми. Но потом какой-то вурдулак их сломал.

В зале Голубой капели сделали привал. Антюлька все засматривался на потолок, утверждая, что там есть выход на поверхность. Потолок был настолько высок, что даже свет нескольких фонарей, сведенных в одну точку, не давал возможности его рассмотреть.

Через много лет группа под руководством Антюльки прошла вверх на 130 м. Уже виднелись корни деревьев. Поверхность была рядом, но кончилось снаряжение. Тайна этого хода до сих пор не раскрыта.

Отдохнув, пошли дальше, но усталость была бесконечной, идти не хотелось, хотелось лечь и заснуть.

Очень важно иметь в походе хотя бы одного, кто берет на себя моральную усталость остальных. Он многих раздражает, некоторые хотят бить его, но он, как Христос, несёт свой крест для спасения других.

Антюлька не думал, что он - Спаситель, но чувствовал, что настал его выход на сцену и вдруг заорал в полную глотку:

- Помнишь, родная Антюлька…

- Заткнись, сволочь!

- Ой, у тебя, Саня, на лбу что-то выросло.

- Что? Ничего нет.

Лумба провел рукой по лбу.

- Да так, мне показалось, что член.

- Тьфу на тебя. Как ты можешь после таких слов - браться за хлеб.

- В школе жизни не бывает каникул, тяжело в мучении - легко в гробу.

Антюлька всех раздражал, но о еде и усталости никто не думал, его ругали, он огрызался. Антюлька без конца тараторил и горланил песни. Ему подпевали, если песня была по душе. Потом ни с того, ни с сего:

- Говорила мне мама: "Учись, сынок", а мы с братом в семь лет букварь на самокрутки скурили.

На Развилке сделали привал и пошли вперед. Опять команда: "Резинки товсь!", опять узости и вот, наконец, Первый обвальный зал. Выход близко. Неожиданно Другу стало все безразлично. Шли по самому большому обвальному залу. Высота такая, что фонарь не досвечивал до потолка, а внизу лежали обломки высотой с трехэтажный дом. Нужно было перепрыгивать щели между этими обломками, карабкаться по ним или обходить.

Друг машинально преодолевал опасные места. Можно было упасть и разбиться - было все равно. И только мысль, что товарищам придется его тащить, удерживала от соблазна упасть и не двигаться. В конце концов, зал был пройден и подошли к последнему сифону. Друг сел на берегу, идти дальше не было сил. Первым заметил неладное Тамбу-Ламбу:

- Что с тобой?

- Холодно, наверное, промокла гидра.

- Да нет, все целое.

Отобрали силой акваланг, который он нес, а взамен дали рюкзак полегче. И опять: "Резинки товсь!". Значит надо пронырнуть сифон. Занырнув в сифон, Друг выпустил трос, натянутый для ориентировки. Направление выхода было потеряно. Равнодушно мелькнула мысль: "Уже все". Но какая-то искра жизни еще тлела. "Ну, уж нет, не сейчас". Из последних сил бросил вперед тело и всплыл по другую сторону сифона. Товарищи оттащили на мелководье. Еле-еле прополз Свинюшник, шатаясь, прошел Пушкинскую галерею и вышел на воздух, где и упал у входа.

Не мог надышаться и насмотреться на этот сияющий мир. Трепет каждого листочка, капли росы, удивительный воздух, наполненный, наверное, амброй, которую действительно потребляли боги Олимпа, вошли в Друга и дали ему свои души. Ушло равнодушие, появились силы. С песней "Забудь пират про небеса" группа бегом отправилась в лагерь, который еще спал.

Наевшись до отвала, завалились под дерево и проспали до вечера. Вечером Антюлька исчез и появился уже в сумерках весь в крови и с половиной барана через плечо. В деревне купили красного домашнего вина и устроили шашлыки.

* * *

Прошло более двадцати лет. Друг и Тамбу-Ламбу тащились по ул. Гоголя с работы. Визжа тормозами, остановился "Рено" с рекламой пива "Оболонь", и из него выскочил в модном, длинном, черном пальто бородатый и лохматый Пилунский. Небрежно бросил водителю:

- Скажи, что буду через двадцать минут.

Приветствия, объятия, похлопывания по животам - свидетельства прожитых лет и съеденных котлет.

- Гороховцева не видели? - вскричал Пилунский. - Он нужен мне, как работник высшей школы - хвосты племяннику в СГТУ сдать.

- Так он же работает вахтером в Голландии в ядрённом институте, - начал Друг.

- Его уже выгнали. После защиты новоиспеченные инженеры обязательно рисуют на памятнике Ленину тельняшку. Была Женькина вахта, он целую ночь, не смыкая глаз, просидел у ног дедушки, а утром Ленин был в тельняшке. Так Женя сейчас в СГТУ вахтерит.

- А что, в СГТУ нет Ленина? - поинтересовался Лумба.

- Там другие обычаи. Новоиспечённого инженера от общежития студенты тянут в тазике к остановке троллейбуса, а в этом году экономисты вместо тазика использовали корпус холодильника, а корабелы - чугунную ванну. А тянули их "Фольксвагеном" по дороге от общаги к троллейбусу. Возят только общежитских, городские стоят и завидуют. А дорога - это не Ленин, не Женькина вахта.

Такую встречу нельзя не отметить и зашли к Вовуле. После, расслабившись мозгами, кто-то сказал:

- А не тряхнуть ли нам стариной?

Семья, работа, годы уже не казались непреодолимой стеной - в этой стене была зеленая калитка!

- А что, мужики, махнем в Красную? Вовуля и Антюлька поддержали сразу же, Друг сомневался, что нет снаряжения, да и силы не те. Вовуля обвел рукой свою квартиру - склад с коричневыми стенами и такого же цвета занавесками, в девичестве голубыми, и все проблемы были решены. Решимость усилилась после очередной порции "живой воды".

Другу шел по ночному городу, было так же хорошо, как и тридцать лет назад. Зной спал, улица пахла лохом, шаги и говор были негромкими. Силуэты девушек - все красивые и загадочные. С моря дул слабый вечерний бриз и черная вода, как разлитое масло (почему-то обязательно оливковое), лениво колыхалась, поблескивая огнями города. Было немного грустно, но хорошо.

Центром села была пыльная площадь у маленького, покосившегося магазина, в котором продавались только водка и выбивалки для ковров. Ковров у аборигенов не было, а пили они самогон. Водку покупал только учитель. Здесь была и остановка автобуса, напротив был клуб с флагом неопределенного цвета, так что в случае смены власти его не надо было менять - он был вне политики. Как и положено, клуб размещался в бывшей церкви, но уже без куполов и крестов. Когда-то портал церкви поддерживали четыре колонны, но одна упала, а другая висела как сталактит, не касаясь земли. В небе пролетел одномоторный самолет. Дети и взрослые стояли, задрав головы. Гуси тоже смотрели на самолет одним глазом, для чего им пришлось склонить голову набок. Автобус фыркнул, поднял пыль и уехал в город. Остались тишина и зной. В воздухе витали мухи и сон. Покурив, взвалили тяжелые рюкзаки и цепью пошли из села в горы.

Церковь в с. Родниковое

Решено было подойти к Красной пещере не со стороны Перевального, а с Долгоруковской яйлы, чтобы посмотреть, где эта пещера могла бы сообщаться с поверхностью. Во второй выход до сих пор верят все спелеологи и, в конце концов, его найдут. На Долгоруковскую яйлу решили попасть, предварительно пройдя Караби яйлу.

По дороге группа встретила маленького всколоченного мужичка в сапогах. Как положено в лесу поздоровались. Сели. Мужик с завистью смотрел на курящих. Сигареты у него были, но он потерял сразу два мундштука, а курить без мундштука он не мог. Потому и страдал, да еще растер ноги до невыносимости. Антюлька обрезал веточку бузины, сделал из нее трубочку и дал мужику. Тот удивился, что спасение было так близко, закурил и повеселел.

- Надо бы Вам перемотать портянки, - посоветовал Друг.

Мужик снял сапог, на пятке был сияющий алый волдырь.

- Может в сапог чего попало?

Из опрокинутого сапога выпал мундштук.

- Снимайте другой.

Там тоже оказался мундштук.

- Вот, где они! А я специально держу их в разных карманах, чтобы не потерять, да в карманах дырки, - радости и удивления этого маленького, высохшего человека хватило бы на десять здоровых и сытых.

Начали лечить мужику ноги. Прокололи водянки, выдавили из них воду, разожгли костер и тлеющей головешкой сушили водянку. Головешку держали рядом, пока мужик мог терпеть. Потом залили йодом - мужик выл, но уже через полчаса смог идти и в благодарность начал рассказывать историю своих взаимоотношений с женой, тещей, детьми. "Не делай добра, не получишь зла". Нам, уже немолодым, все это было понятно и неинтересно, но из скромности мы молчали, а мужику нужно было кому-то высказаться. Искал он корову, которую украли, и по горной тропе, где с трудом проходит человек, перетащили на Южный берег Крыма и, наверное, давно скормили отдыхающим.

- Так Вы ее там не найдете.

- Я знаю, но меня послали.

Группа пошла дальше на Караби Яйлу, а мужичок исчез за кустарником.

- Вовуля, а ты чего прихрамываешь, тоже мундштук в ботинок попал? - Лумба осторожно обратился к Вове.

- Нет. Кошка пятку поцарапала.

- Как это?

- В пятке рентген показал шип из солей, больно было ступать. Соседка посоветовала прикладывать сырую говядину на два часа, что я и сделал. Снял компресс и лег спать, а эта животина среди ночи попыталась кусать меня за пятку, но ее и собака не прокусит, так она когтями до крови.

- Ну, а соли уже не беспокоят? - уточнил Лумба.

- А кто его знает, пятка болит.

- В следующий раз заранее корми кошку, а потом уж лечись, - посоветовал Лумба.

Подъем на Караби Яйлу отбирал все силы. Разговоры прекратились. Дышать было нечем, разреженный стоячий воздух, напоенный запахом камней и хвои, не доходил до легких, а только сушил рот, где вместо слюны была вязкая масса. Лямки рюкзака резали плечи, а сам рюкзак со спины и уложенный для мягкости спальник промокли насквозь.

Послышался рев мотора. Самосвал медленно греб вверх, буксуя и выбрасывая камни из-под колес. Сошли с дороги и безнадежно смотрели, как Робинзон на корабль, проходящий на горизонте. И вот чудо! Водитель высунулся из кабины и крикнул:

- Садитесь на ходу!

Дважды повторять не надо. И откуда появились силы, но уже через секунду мы катались и подпрыгивали в этом железном ящике. "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти". На плато дорога стала лучше, меньше трясло и можно было сесть на рюкзаки. В кузове было двое строителей, которые после страшной вчерашней пьянки, наконец, проснулись от этой дикой встряски. Один ругался, что спросонья взял две левые рукавицы и так как он не Клинтон, то одной левой рукой работать не сможет. Это его расстраивало ужасно. Угоряка, абсолютная уверенность, что на Яйле не опохмелишься и предстоящая тяжелая работа - довольно невеселая перспектива. А тут еще эти подлые рукавицы на одну руку. Антюлька ему говорит:

- Выверни одну и будет у тебя правая.

Это предложение потрясло и потребовало дикого напряжения мысли, которая материлизовалась словами:

- Ни хрена не получится. Она же левая.

И он тупо уставился на рукавицу, шевеля губами и мысленно ее выворачивая. Антюлька взял одну и вывернул. Рабочий это воспринял как фокус Акопяна и вывернул вторую. При этом снова расстроился и занервничал:

- О, блин, а теперь две правые, что я с ними буду делать?

- Так ты выверни только одну.

В конце концов, вопрос разрешился, рабочий без конца выворачивал рукавицу и одевал ее на руку, чтобы удостоверить факт превращения то в правую, то в левую. Интересно, чтобы с ним стало бы, если ему показать ленту Мебиуса, где только одна поверхность, хотя она склеена из ленты, имеющей две поверхности.

Также на ходу мы спрыгнули с самосвала и пошли по ласковым волнам ковыля к лесочку, где и остановились на ночевку. Для облегчения палатку с собой не брали. Быстро развели костер, поужинали. Внизу был Суат, где много раз устраивали базовый лагерь, где Вовуля и Лумба мокли в палатке. Вокруг были пещеры нашей молодости. Мы с друзьями бродили когда-то по этому лунному ландшафту, где расстояние невозможно оценить, так как нет привычных ориентиров, по которым можно соизмерять высоты и длины.

Проснулись от сильного шума в кронах деревьев. На Яйле дул сумасшедший ветер. Вспомнили, как зимой шли в Бузлы. На Марчеке ветер сдул снег со всех выступающих рельефов, обнажив сухую скалу, и только в воронках снега было очень много. Деревья превратились в чудовища. Каждая ветка имела продолжение в ширину в виде зубчатой пластинки льда длиной 50-70 мм. Все эти пластинки были ориентированы в одну сторону.

Приют на Спирадах

Как и тогда, стоять было трудно, мы передвигались практически лежа на ветру. Движение было медленным и требовало больших усилий для поддержания равновесия. "Нет плохой погоды - есть неподходящая одежда" - англичане правы.

Присели в воронку отдохнуть от ветра. Когда шли казалось, что ветер гуляет под веками, и теперь красные глаза отдыхали.

- Мы же рядом с Крубера, - сказал Антюлька, - а в 1967 году тут была такая хохма.

- Хохмы могли быть только с тобой или со Шнайдером, - заметил Лумба.

- Вот именно со Шнайдером. Мы уехали на Караби Яйлу, а Шнайдер остался в Севастополе. Он сидел на бордюре у ЗАГСа. Его длинные ноги мешали торжественным процессиям, а туфли 48 или 50 размера на босу ногу объезжали машины. Шнайдеру никто не мешал. Он сидел и, возможно, думал о чем-то. Бракосочетания закончились, любопытные разошлись. Утихшая площадь вывела Шнайдера из задумчивости, и тут он увидел невесту, самую настоящую, всю в белом и в слезах. Шнайдер у невесты узнал, что жених не приехал. Свидетели и друзья ушли в общежитие поедать праздничный стол, а невеста всё еще ожидала до закрытия учреждения с пугающим названием ЗАГС. Контора закрылась, дефицит кончился.

- Да, плюнь. Пошли в горы. "Если ты болен, если ты в горе, ждут тебя горы".

- А куда?

- На Караби Яйлу.

Неизвестное название покорило сердце ничьей невесты, и в чем были, в том и поехали в Алушту, затем в село Генеральское.

После штурма "Крубера" мы сидели наверху и обозревали лунный ландшафт Караби, где только с юго-восточной части лес, а все остальное плато - каменистая пустыня, изъеденная воронками. И уже собиралась уходить, как вдруг увидели странное зрелище. Сначала далеко, потом все ближе, изредка пропадая в ложбинах и волнах ковыля, приближались двое. Один длинный, нескладный, прямо вылитый Шнайдер, а другой, точнее, другая, была в белом длинном развевающемся платье и фате - прямо бегущая по волнам. Такого на Яйле еще не было.

Отсидевшись и послушав рассказ Антюльки, пошли дальше. Дорога вела вдоль хребта Дракона, только длина того дракона было километров десять. На метеостанции попили чаю, поговорили с метеорологами, живущими в Крыму, на зависть коллегам с Таймыра. Увы! Зимой по месяцу и более они не могут пробиться в ближайшее село. Только связь по радио с центром и регулярные передачи метеоданных связывают этих людей с Землей. За метеостанцией дорога пошла вниз, ветер стал слабеть. Ночевали в лесу с огромными буками. Для Крыма это редкость. Было тихо, тепло и, хотя нас было четверо, но каждый ценил одиночество другого, не лез к нему в душу. И можно было остаться наедине с собой, будто ты один на всем земном шаре. Вспоминалось.

Тамбу-Ламбу в Бузлах

Вот и Долгоруковская Яйла. Самая маленькая в Крыму. Яйла - означает пастбище. Это обычное горное плато. В районе возможного выхода Красной пещеры уйма подозрительных мест. Слабый ручеек разливается в небольшое озерцо и просачивается в землю. Вот бы заглянуть под землю или хотя бы начертить на поверхности план пещеры. Тогда было бы все ясно. А так каждый специалист указывает свое место выхода Красной пещеры.

Внизу Алешина вода. Раньше москвичи ныряли в нее, но нашли только близко у входа зал и в брошюрке сообщили, что проходимых ходов пещера не имеет - только узкие щели, заполненные водой. В 1973 году Лумба, Друг и Назаров пронырнули сифон и прошли по пещере метров 70, упершись в следующий сифон. Симферопольцы во главе с Шакалом (фамилии не знаю, а на прозвище, помнится, он не обижался) сделали проще. Они срубили туфовую плотину, спустили воду из сифона и прошли еще метров триста. Может и Алешина вода тоже выходит где-то здесь на яйлу?

Спустились с Яйлы и расположились среди высоких зарослей фундука на берегу Кизылкобинки. Подошел из Симферополя Сеня. Он с утра нас ожидал в условном месте, но, как всегда, отвлекся, решив посмотреть, что было за ближайшей вершиной. Оказалось, что за ней следующая и так далее, пока солнце не подсказало, что пора возвращаться.

У Кизил кобы

Итак, группа была в сборе. Поужинали, легли. Не спалось. Сначала говорили о работе, заработках. Вспомнили, как иногда спелеологам везло. Их приглашали чистить от камней нависавшие над старой Ялтинской дорогой утесы, которым водители давали названия вроде "Пронеси, господи", а извилистые и крутые серпантины дороги обычно назывались "Тещиным языком". Сбрасывать камни с нависающего утеса вниз и смотреть, как они, подпрыгивая, катятся по склону, занятие веселое только поначалу, но потом это быстро надоедает и хочется чего-нибудь необычного. Шнайдер развлекался так. Обвязывался веревкой вокруг груди, сверху надевал куртку и зависал метрах трех над дорогой у "Пронеси, господи". Машина с визгом останавливалась, ошалелый шофер подходил и пытался палкой достать до висящего. Шнайдер открывал один глаз и говорил: "Не мешайте работать". После шока шофер влезал в машину и с матом уезжал. Висеть так было неприятно, веревка резала грудь, но эффект требовал жертв.

- Да, розыгрыши - великая вещь. Помнишь, Леша, как тебя надурили с Анлюша? Это, конечно, не череп гориллы и челюсть человека, подброшенные в место раскопок в Англии и приведшее в неистовство и замешательство ученых того времени, но в масштабах Севастополя это тоже было событие, - сказал Друг.

- Ну ладно, Леша, молодые были. Ты же поил Таинкина кобыльим молоком, а он на тебя не обижается, - примирительно сказал Лумба.

- А все - таки женщин не хватает,- сказал Антюлька.

- Да ну их, от них никакой пользы. Помню, как копали понор у Черной речки, - начал Вовуля.

- Вова, мы же говорили о женщинах, а ты нам что рассказал?

- А ну их. Бабам в пещерах делать нечего. Никакого толку.

- Ну, зачем так? Вспомни Лилю, Федорову, Люду Хлыстун, Гросс, Татьяну Красу-Пилунскую, Наташу Ледженко.

- Все равно без них лучше, а то и помочиться уже проблема.

- Да, хватит вам воспоминаний. "Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе сражались они", - сказал Друг, доставая из каски собранные по дороге сливы изимерик.

- Я вам сейчас про сливы и про женщин в пещерах расскажу - молвил Лумба.

Его рассказ приводится без изменений, мы только расставили запятые.

Рассказ Тамбу - Ламбу он же Лумба, с паспортом на имя Нагерняка Александра Ивановича.

Лумба и сам когда-то остался без света, да не где-нибудь а в Узундже и вдвоем с женщиной. Они были любовниками, встречались у нее. В конце лета на бархатный сезон понаехала ее родня и тогда в ближайший уикэнд они выбрались в горы. Стояла обычная августовская сушь, вода могла быть разве только в верховьях речки Узунджи и то потому, что она вытекала из пещеры. Проходя через захудалую деревеньку того же названия, остановились. Старая слива нависала над ветхим забором. На ветвях и на земле были красно-желтые плоды - это Ренклод, любимые сливы одной французской королевы и названы ее именем.

- Они медовые, я такого не пропускаю.

У нее не было фазенды, все было с базара, и он не стал возражать. Пока она придирчиво перебирала плоды, он курил и с мрачной грустью оглядывал погибшее селение, окруженное со всех сторон горами. Когда-то здесь было очень живописно и необычайно тихо. В летние ночи прохладный воздух, скатившийся с гор в котловину, был удивительно напоен запахом скошенного разнотравья и черной арчи. Сейчас все напоминало заброшенное сельское кладбище. Еще при Хрущеве деревня попала в неперспективные, жителям предлагали переселиться в долину. Процесс переселения с насиженных мест шел медленно и неохотно. Конец этой волокиты был положен в одно лето. За одну зиму, городские власти построили на краю деревни пионерский лагерь. Доверчивые крестьяне радовались и приветствовали начинание, надеясь получить работу под боком. Но вышло иначе. К лету ГорОНО населило лагерь так называемыми трудновоспитуемыми детьми подросткового возраста. Теперь уже трудно сказать, кому принадлежала смелая идея - собрать вместе сотни-полторы юных Севастопольских головорезов и каких педагогических результатов от нее ждали, но результаты социальные проявились быстро. Куры и подросшие цыплята были выловлены, зеленые яблоки и груши - отрясены, молодая картошка - выкопана. Сотни кустов колхозного табака были вырваны с корнем и высушены для ускорения процесса на солнцепеке. В то лето ни родилось, ни огурцов, ни помидоров. А когда среди лета в речке иссякла вода, дети дружно взялись за топоры, перерубив сотни туфовых плотин по всему течению, спустили остатки воды в большую колдобину, где потом и плескались среди желтых плевков. К следующему лету жилыми остались четыре дома.

- Смотри, сливы слабят.

- Ты старый перестраховщик.

По сухому руслу речки шли не спеша. Над головой смыкалась зелень, давая тень, а с ней прохладу. Ее губы были клейкими с фруктовым ароматом.

- Вижу тебя только при свечке - деланно вздохнул он. Они действительно зажигали свечу и выключали тусклую старенькую люстру.

- Подарить тебе что ли кружева, отстраняя его в который раз она загадочно улыбалась.

- Наши бабы в отделе так говорят. Любовь с кружевами.

- Маленькие шалости - вольности?

- Да, но вести себя…

Он был согласен на любые условия. Потом рассказывал о пещере, что знал еще с тех времен, когда пол в узких шершавых щелях был буквально устлан оторванными "с мясом" пуговицами. На место пришли засветло, перекусили взятым из дому, выпили дешевого сухого вина. Потом молча курили. Жара спала, день уходил, было тихо, хорошо и спокойно на душе. Потом наступит вечер, а затем ночь - полная ласк и нежности. Но сказано: "Не загадывай, смертный, далеко, ибо ты не знаешь, что будет даже сегодня вечером".

- Собирайся, мы идем в пещеру, когда я еще здесь буду?

Лумба поперхнулся табачным дымом. Уговоры, увещевания и прочие мягкие средства были напрасными. Тогда он стал говорить о потенциальной опасности - обвал, травма, землетрясение, наконец. Но и это вызвало только раздражение.

- Ты еще расскажи про цунами. Пролетаешь мимо кружев, милый друг, и вообще….

Делать было нечего. Протяжно вздохнув, он проворчал:

-Я переживаю не только за себя, но если ты так настаиваешь…

- Короче, туда и назад в темпе. Если будет грязь - в грязь не ложимся.

- О, кей?

Собирались быстро, одеты были очень легко. Из снаряжения у него был надежный шахтерский фонарь, половинка свечи и спички. У нее - ручной "китайский" фонарик.

Желание вернуться быстрей, отсутствие груза и легкая одежда делали их продвижение быстрым. Вместо грязи, на которую он втайне надеялся, была только влажная глина.

- Хочу к речке, - услышала она отдаленный шум воды. До речки было метров триста.

- Ладно, покажу, надо кружева отрабатывать.

У самой речки произошла мелкая неприятность. Ее фонарь ударился о камень, стекло и лампочка разбились.

- Запасная есть?

- Есть.

Зажгли свечу и разгоряченные, в парящей одежде сели отдыхать на влажные и такие холодные камни, что пришлось подложить под себя ладони. Воды в речке было мало, и она не впечатляла. Пока он возился с фонарем, прошло несколько минут.

- Знаешь, ты, кажется, был прав насчет этих слив, - тихо, каким-то дрогнувшим голосом сказала она, - Я, пожалуй, прогуляюсь.

Вдоволь посмеявшись над ней, он объяснил, куда идти, и отдал свой фонарь.

- Там есть щели с водой, первым же паводком все унесет.

Она пристегнула пояс с тяжелым аккумулятором и ушла. Наконец, он заменил лампочку, но фонарь не горел. И это тоже был пустяк, так как в его фаре тоже была запасная лампочка. Нужно было ждать возращения подруги. Потянулись минуты вынужденного ожидания.

- Сколько там можно сидеть? - ворчал он, замерзнув.

- Са . . , - как бы в ответ, донеслось до слуха.

- ОП, - заучено рявкнул он в ответ и прислушался.

- Фа…на.. упал.

Он сразу понял, в чем дело. От удара отошел контакт, и фонарь не включается.

- И - ду, - гнусавя песенку " А я сыдю в кукуридзи…" и щедро подсвечивая себе спичками, он направился к месту происшествия. Опыт и предчувствия не обманули его. В маленьком глыбовом зале стоял непередаваемый дух.

- Не ходи сюда - она на ощупь пробиралась к нему за спичками.

- Фонарь упал, не могу достать. Отойди, прошу тебя. Она долго жгла спички, заглядывая в щель, и он понял, что дело серьезное.

- Дай, сам посмотрю!

На ощупь он таки подошел к ней, дыша ртом.

- Понимаешь, я только расстегнула ремень…

Ему стало все понятно. Тяжелая коробка слетела с ремня, фонарь упал в узкую, затопленную водой щель, где и лежал теперь, продолжая светить, увы, теперь уже бесполезно. Достать его можно было только крючком длиной метра три.

- Уходи, быстро уходи, - он едва сдерживал комок в горле.

Потом сидели у свечки, и он долго не мог отдышаться.

- Лампочка проверенная?

- Да, да, ребята при мне выкрутили из прибора, она горела. Она, правда, не на два и пять, а на два и шесть вольта. Но, я думаю, это мелочь.

- Таких лампочек не бывает по ГОСТу, - сказал он тихо.

- Я сама видела, там ясно написано, у нас на заводе может быть все, что хочешь.

- Дай огоньку, щас определим. Спички! - вдруг рявкнул он с нескрываемым раздражением, слыша как они сыплются из коробка. Увы, было поздно, речка уносила добрый десяток белеющих палочек.

- Ты на меня не ори, - отвечала она, тоже раздражаясь, - нашелся тоже.

- Ну, ладно, извини, - спохватился он, - ну виноват, спичек действительно мало.

- Ты делай фонарь, в лампочке я уверена.

Ему было достаточно одного взгляда, но он еще долго рассматривал цоколь. Лампочка явно была на двадцать шесть вольт, но между цифрами по роковой случайности попала маленькая точка ржавчины. Действительно, получалось, как бы, два и шесть.

- Она на двадцать шесть вольт, спросишь у тех ребят, - и добавил хмуро, - если представиться возможность.

Хотелось грязно нагрубить упрямой бабе. Посоветовать засунуть проклятую лампочку "в одно место", тем более, у нее был выбор. С трудом он сдержался - положение осложнилось.

- Сколько у нас спичек?, - Их оказалось четыре, но две были без головок. - Вы поняли зачем я вас вызвал? - вспомнилась притча в ночной беседе дядюшки Джо с директором спичечного комбината. - Нет, вы так и не поняли! Так, спокуха, - бормотал он под нос, - нужна плошка.

Найдя плосковатый камень, он вымыл его, вытер о рубашку и прилепил колечко из глины. Потом скреб ногтями парафин вокруг свечи, заполнял им кольцо.

- Свечи на два пальца, как у героев Чейза. Те всегда наливали виски на два пальца. На два пальца от низу или от верху стакана, - подумалось ему.

Потом он стал осторожно переносить свечу. Тут выяснилось еще одно неприятное обстоятельство. Только с одной стороны свеча была на два пальца, с другой стороны она оплавилась почти полностью. Что было тому виной - дефект свечи, сквозняк или что другое, теперь значения не имело. Свечу он перенес, но сооружение не вызывало ни малейшего доверия. Насколько ее могло хватить да еще при движении? Об этом не хотелось и думать.

- На тебе есть что-нибудь горючее? Трусики - нейлон?

- Простые.

- Лифчик - нейлон?

- Кажется - вискоза.

- Жаль. Двигаемся быстро, не жалея колен и локтей, ты поняла?

- Я поняла другое, это в отместку за фонарь, я тебе не верю. Лампочка нормальная, а фонарь с квартальной премии подарю новый, застрелись кислым молоком.

Он отвечал тихо, вкрадчиво произнося каждое слово:

- Только серьезность положения удерживает меня от мата. Мы остались без света, эта фитюлька наш последний свет. Мы серьезно заторчали, нас никто не будет искать, шмутки мы спрятали - найти их можно только случайно. Мы легко одеты. Как ты можешь думать, что это какая-то злая шутка. Не в фонарь играем, нам предстоит выходить натемную.

В это время плошка зловеще замигала. - Прошу тебя, идем, иначе будет поздно.

Но быстрого движения не получалось. Камень был неудобен и тяжел для вытянутой вперед руки. Свет, хотя и слабый, слепил глаза, мешая смотреть вперед. Она не видела почти ничего и потому все время отставала. Так они проползли, примерно, половину Московского хода. Надежды на плошку не оставалось. Все было кончено в один момент. Со всего маху он ударился головой о нависающий потолок, выронил свой камень и несколько времени лежал, стиснув зубы и зажмурив глаза. А когда открыл их - разницы не было. Вокруг был обычный пещерный мрак. Придя окончательно в себя, он стал искать свой камень и нашел. Плошки в помине не было, а камень был залит тонкой пленкой еще теплого парафина. Их Светильника больше не существовало.

- Свет кончился, поздравляю с приключеньицем, - объявил он беззаботно.

- Мне кажется - ты рад!

- Просто время рыдать еще не пришло, впереди нас ждут приключения и много кружев - запомнятся на всю жизнь.

Ударившись головой еще пару раз, он нашел блестящий выход из положения. Вынув из ботинок толстые стельки, засунул их под чепчик, чтобы закрывали лоб и макушку. Носки надел на руки и стал ползти, махая руками перед собой. Найдя мелкие камни, бросал их веред и по сторонам, пытаясь как-то ориентироваться по ходу. Постепенно шум речки становился все глуше.

- Как думаешь, который час?

Ей было все равно. Наконец, уперлись в тупик. Он догадывался, где они находятся. Место было сложным и спичка необходима. В момент вспышки спичка даст яркий свет и даже, если не загорится, при желании, можно что-то увидеть. На это он и рассчитывал. Спичка нехотя загорелась, он увидел узкий ход и бросился к нему. В несколько шагов прошел трудное место. Но она явно устала и не поспевала за ним. Пришлось зажечь еще одну спичку без головки. Вытащив подругу в безопасное место, быстро огляделся. Дальше было проще - узкая щель шла на самый выход.

- Ничего, прорвемся, - растирал он ее плечи, - помнишь глину, вместо грязи, это рядом.

- Хочу спать, спать, - равнодушно отвечала она.

Наверное, это было нервное переутомление - ей хотелось спать, отвечала невпопад, это его пугало, и он с силой тер ее руки, плечи и грудь. И тут в чашечках бюстгальтера он нащупал пластмассовые вставки.

- Эти штуки горят?

- Утюгом плавятся.

- Утюгом плавится и хлорвинил. Это резерв, будем надеяться на лучшее. Двинулись, скоро пойдем в полный рост.

Ногами она пошла легче, наверное, меньше мерзла. Опасность была одна - вывалиться из щели в нижний зал с высоты метров шесть, и он продолжал бросать камни вперед. Наконец, один из них упал где-то глубоко внизу. Выход в зал был рядом. Наконец, он нащупал веревку для спуска и долго ее не отпускал.

- Давай руку, держи, не бросай, внизу тебя приму. Не спрыгивать, поняла?

Спуск прошел удачно. В зале валялись палки от старых факелов. Выбрав одну подлиннее, стал ощупывать ею дорогу. Она шла следом, держась за его рубашку. До другой стенки было метров тридцать, но как долго они тянулись! Снова и снова он тыкал палкой в пустоту или ощупывал камни руками. В одном месте было похоже на проход. Спустившись глубоко вниз в щели между камнями, он уловил какой-то запах и понял - пахнет землей. Потом стало как будто чуть светлее и, наконец, он увидел пробивающийся снаружи слабый зеленоватый свет. Теперь он ждал ее, подавая голос, и жадно вдыхая неповторимый и такой знакомый запах сырой земли, влажного мха и прелых листьев. Запах выхода!

Его слышали все люди, когда-либо выходящие из пещер. Его чуяли и троглодиты Харанлых-кобы, не знавшие гончарного круга, но разбиравшиеся в запахах. Его сладко вдыхал и мудрый патриарх всех пещерников Кастере, медленно вращаясь на тросе в стволе огромного сумрачного колодца где-то в Пиринеях, размышляя о прожитом. Этот запах хватал ртом его веселый соотечественник Сифр, вконец обессиливший, которого вытаскивали из колодца друзья. Этот запах слышал и юный смелый разгильдяй Томас Сойер, считавший первыми отцами церкви Давида и Голиафа, а могучая Миссисипи катила под ним свои волны. И уже, конечно, надышался этим запахом недоступной воли коварный индеец Джо, запертый окованной железом дверью. Теперь его тяжело вдыхал измотанный Лумба, мысленно благодаривший Провидение за то, что отделались легким испугом. На воле было раннее-раннее утро. Выйдя они часом раньше, он мог бы и не увидеть свет. Тренькала какая-то птичка, зелень была непривычно яркая, сочная.

- Вышли, мы вышли натемную, - шептал он восторженно и хотел обнять подругу. Но она холодно отстранилась и, посмотрев на него, добавила:

- Ну и видок у тебя, - и ушла в лагерь.

Смеясь, он стащил с головы стельки и побрел к речке. Его распирало радостное чувство свободы, и ничто не могло его омрачить. Он долго умывался, стирал изодранные носки и мыл ботинки и, словом, задержался на добрых полчаса. В лагере его ожидал сюрприз. Подруга была одета по-походному и явно намеревалась уходить. Была умыта, причесана, ссадины на лице были замазаны тональным кремом и не бросались в глаза.

- Ты это куда? - спросил он растерянно.

- Я ухожу, провожать меня не надо, ни сейчас, ни в будущем, - отвечала она, глядя мимо него спокойно, без вызова.

- Я не понимаю, - мямлил он, совсем растерявшись, - В чем дело?

- Как теперь говорят - это твои проблемы, прощай!

И легко вскинув полупустой рюкзак, она решительно зашагала вниз по тропе. С глупым видом он сидел на старом бревне и глядел ей вслед. Такого конца он не ожидал. Можно было еще догнать, схватить за руки, пасть на колени. Но он смотрел и ничего не делал. Если оглянется - догоню. Она не оглянулась и исчезла за кустами орешника. Еще долго сидел он внутренне опустошенный, не зная, что ему делать. Потом достал оставшуюся последнюю спичу, зачем-то долго рассматривал ее и, наконец, бережно зажег. При ярком утреннем солнце огонек отсыревшей спички казался жалким. Но он терпеливо ждал, пока она не сгорела вся дотла.

Бывшую подругу он встретил почти через год. Она была замужем и беременна. Припухшее бледное лицо было чужим, говорить было не о чем. Потом поговаривали - разошлась с мужем и спрашивала о нем, но он не делал попыток к сближению.

- Классика! В лучших домах Конотопа! Только уж больно воняет, - заметил Друг.

Сквозь листву виднелось черное звездное небо, и Сеня показывал созвездия. Только Лебедь, Орел и Рыба соответствовали названиям. Воображения не хватало достроить из дубльВЭ богиню красавицу Кассиопею, а из ковша - Медведицу.

- Давайте спать, - скомандовал Вовуля.

Утром позавтракали очень плотно, собрали шмутье. Антюлька уже мотал бородой в соседнем лагере, откуда периодически доносились взрывы смущенного девичьего смеха.

- Чья ложка? - спросил Вова.

- Конечно, Антюлькина. Там же нацарапано в хлебательной части нехорошее слово из трех букв.

- Вот же старый лях, - буркнул Лумба.

- Он уже не лях, а ярый руховец.

- Какой же руховец, если носит на груди Матку боску Чесноховску.

- Лях, - заметил Сеня, - от Лядо, что означает обитатель пустоши, нови.

- А я думаю, почему в Хмельницкой области есть села Чехи, Лядка, - сказал Друг.

Решили идти в пещеру, как и задумывалось, со всеми вещами, переодевшись в гидрокостюмы у первого сифона.

У входа в нашу Красную стояла будка, и плотный стриженый мальчик потребовал от нас плату за вход. Вызвали старшего. Вспомнили общих знакомых, Пантюхина, Шакала…

- Да мы первые и единственные, кто был за шестым сифоном.

- Там не был никто.

- Да, Родина не знает своих героев, - пламенно произнес Антюлька.

Нас не только пустили, но и дали освещение по всей пещере до Первого сифона. Вот и Свинушник, но его теперь нет. Здесь уже пробита галерея. Вот и Первый сифон. Ребята наверху свет выключили. При свечке начали надевать гидрокостюмы и переукладывать рюкзаки. Знакомая команда "Резинки товсь!". Первым пошел через сифон Антюлька. Рюкзак он оставил на берегу, так как должен был протянуть через сифон веревку и закрепить ее на той стороне. Из-за сифона пришел сигнал "один раз дернуть". Значит все в порядке. Друг занырнул в сифон. Лучи от фонаря, как клинья прорезали воду и терялись в черно-синей мгле. Сифон оказался на удивление коротким. Рюкзак плавал отлично, Друг вышел на отмель и сел рядом с Антюлькой. Сели ждать Вовулю, Лумбу и Сеню, которые должны были притащить четыре рюкзака и снять веревку. Их долго не было. Сначала вынырнул Лумба и очень долго возился, пока выбрался, а следом - Вовуля, как всегда молчаливо-уверенный, и Сеня. Вынырнувшие из сифона увидели на берегу Северной гавани два фонаря, потом один исчез. Друг встретил приплывших раздраженно:

- Что за бардак! Мы так вообще не доберемся до Манауса!

- Бардак? Вот бардак, полюбуйся, бери за обе лямки - он полный воды, - зло ответил Лумба, - где эта сволочь?

- Когда вы ушли, - начал Вовуля, - мы потеряли один рюкзак.

Друг стал распаковывать утопленника. Лумба не принимал в этом участия, злобно бурчал:

- Суду все ясно. Леша, ты - мудак! - бросил в темноту Друг. Темнота молчала.

- Кем надо быть, чтобы завернуть острое железо в газету!

- Если бы еще в газетенку своей партии, - буркнул Лумба, - та бы все выдержала.

- Сам дурак, партия крепка своей дисциплиной, - из темноты выкрикнул Леша.

- Оно видно, - вставил Вова.

- Вместо того, чтобы собираться, ты с девочками хихикал. Им восемнадцати нет, а тебе - за полтинник, - Друга остановить уже было невозможно, как ссору в трамвае, - что у тебя в сапогах вместо стелек? Солидный журнал советских времен? Или та же партийная газетка? Я себя об партию чищу. Доколе, Каталина, ты будешь испытывать наше терпение.

Все знали, что Антюлька рядом и все слышит. Шестым чувством он почуял недоброе, увидев вынырнувшего из сифона Лумбу и присел за камень, погасив фонарь. В темноте все кошки черные, женщины красивые и даже яркие личности невидимы и неслышимы, если молчат. Инстинкт не подвел, но недобрые слова о партии заставили его выйти в свет из подполья.

- Цицерона это ты хорошо приплел, но насчет разности в возрастах - это зря. История знает много примеров. Старый вол борозды не портит.

- Пропаханной молодым, а сам глубоко не пашет, - мрачно вставил Лумба.

- Ладно, - примирительно сказал Сеня, - ничего непоправимого не произошло, железу все равно, а остальное перекладывай в пакеты и увязывай. Разбирайся с утопленником.

- Если не считать, что у меня вся грудь мокрая, потеряли полчаса и переругались, - бурчал Лумба.

- Как говорил наш инструктор водолазного дела Черноморец: "Водолаз, который не промок - не водолаз, а говно," - сказал Друг, - Вовуля, доставай свою табакерку.

Вова вытащил из-за пазухи флягу с большим горлом и выдал сухие сигареты "Прима" феодосийской фабрики. Для крымчанина все, что за Перекопом - тайга и лучшие сигареты - феодосийские, лучшие вина - крымские.

- Леониду не давать, - сказал Лумба, - знатная у тебя баклага, Вовуля!

Он говорил так каждый раз, чтобы сделать приятное Вове:

- Кажется, я ее видел первый раз где-то в 72 - ом?

- Бери дальше. Еще с войны, итальянская, солдатская, трофейная. Мой дед в ней держал святую воду, но она все равно прохудилась.

Вова продолжал биографию фляги:

- Я ее на заводе аргоном заварил.

Историю этой фляги все слышали много раз, но фляга вызывала такое уважение, что Вову не перебивали.

- Одним словом, подарок Дуче. Хватит курить, - сказал некурящий Сеня, - пошли, а то холодно и Алексей уже упаковался.

Взвалив нелегкие рюкзаки, они пошли дальше. Вот и Первый Обвальный зал. Глыбы, величиной с дом, напоминали битву богов с титанами. Явной тропы не было и каждый шел, как ему нравилось, то перепрыгивая щели, то протискиваясь между обломками. Фонарь не досвечивал до потолка, и поражали размеры зала и глыб. Лумба сетовал, что здесь он ходил тысячу раз, а ничего не узнает. Вот будто бы здесь в 68-м они делали анализы воды у разных участков подземной реки. На берегу тогда лежала огромная гора маркированных бутылок с водой. Для анализа с трудом притащили за сифон химлабораторию и при свечах пытались титровать. Но при свечах хорошо пить шампанское и передергивать карты, а увидеть изменение цвета раствора при добавлении одной капли реактива - дело столь безнадежное, как и увидеть разницу в предвыборных программах депутатов. Тогда, намаявшись с анализами, легли спать на на-дувную лодку в гидрокостюмах. Утром Лумба понял смысл слова "задубеть". Шея не ворочалась, руки не поднимались.

Сейчас никаких бутылок не было, не было и самой отмели. Все смыли реки - подземная и памяти. Единственной приметой, что здесь были люди - это нитки телефонных проводов, которые оставляла после себя почти каждая экспедиция. Команда: "Резинки товсь!" вернула Лумбу в настоящее. Шлось легко. Вспоминали истории, которые произошли в том или ином месте пещеры. Не спешили, ибо не было определенных планов и сроков.

- А все таки она красивая! - сказал Друг, глядя на Королеву - белоснежный сталагмит - конус, покрытый, как бахромой, каскадом ниспадающих натеков.

- Только королева не очень блюдет свое достоинство, смотри, какая она залапанная, - заметил Лумба.

- Красивая жена - не твоя жена, - вставил Антюлька.

А Сеня процитировал из Швейка:

- "К моей милке на поклон люди прут со всех сторон. Прут к ней справа, прут к ней слева, звать ее Мария Дева".

- Ну что, баб не видели, пошли, - Вова побрел дальше.

- А помнишь, Вовуля, как мы тебя сватали на моем Дне рождения? -сказал Лумба. - Я ж тебе тогда говорил, делай все, только рта не раскрывай. Галстук ему завязали, жених - что надо. И она растаяла. Да рано радовались.

- Так я же ничего не говорил, - оправдывался Вова, - я только сказал, что в войну на этом углу немец с автоматом стоял.

- А Врангеля ты в Севастополе не застал? Только невесту с той поры мы больше не видели.

- Все бабы одинаковые, - резюмировал Вова.

Разговор прервала команда "Резинки товсь!". До самой Развилки шли молча, кто чертыхался вслух, кто просто сопел - подустали.

Развилка. Здесь пещера имеет ответвление, довольно протяженное и мало изученное. Ход этот был очень труден в прохождении, грязен, что даже спелеологи его назвали Клоакой. На тех, кто выходил из Клоаки, смотрели с таким же чувством, как на ассенизаторов. На Развилке сварили кашу с тушонкой, попили чаю и капитально отдохнули, сняв гидрокостюмы. Решили не ложится спать и идти дальше. И вот плоский, высотой от полуметра до метра, но широкой ход вывалился в огромный зал - Зал Голубой капели. Здесь и начали устраивать лагерь на ночевку. Из-за усталости и желания скорее лечь, быстро устроили лагерь, приготовили ужин, поели, покурили, и в мешки.

Лумба "забил" место лицом к стене, под правый бок. Ладонь ощущала холодный, но сухой натек, локоть и особенно колени неприятно холодило, но по-другому спать он не мог. Правда, он никогда не спал в первую ночь в походе.

Антюлька влез в свой промокший спальник, стеснив и без него плотно лежащих, и Лумба обреченно еще сильнее прижался к стене. Оставленная свеча освещала нависший над ними потолок с красивыми натеками - прямо Домокловы мечи. Концы огромных сталлактитов светились далекими цветными звездочками. Если к натеку приложить растопыренную ладонь и щелкнуть фотовспышкой - не менее десяти секунд кристаллы светятся молочно-голубым светом и виден контур ладони. Огарок свечи замигал и все погрузилось в непроглядную тьму. Стал как бы приближенным шум реки, напоминая человеческие голоса, а, может быть, это переговаривались мелкие древнегреческие божества реки - Неяды? Какие ни есть, а бессмертные. Но пахло не амброй, а пролитым бензином. Погасли светильники и звуки, наступил наполненный благовониями покой как в храме, когда в образе бога Онибуса перед неспящим Лумбой, мотая лучом фонаря во все стороны, предстал Пилунский.

- Лумба! Подвинься! - произнес хриплый, отнюдь не свойственный небожителю голос.

Антюлька был в меховой безрукавке из подозрительных шкур, попахивавших псиной. Это роднило его с египетским богом. Чем могло еще пахнуть божество с головой шакала, всегда повернутой в профиль, но с глазом в фас? Мокрый спальник стимулировал у Антюльки позывы к малой нужде, которую он часто справлял. Лумба повиновался, Антюлька втиснулся между спящими и мгновенно затих. Только Сеня с кем-то спорил во сне. Зашевелились. Первым встал Вова и по-хозяйски начал разжигать примус и готовить еду, поднимая остальных:

- Вставайте, а то просите рассвет!

Антюлька лежал поверх Друга и Сени. Те отдавали ему свое тепло, а он им взамен влагу своего спальника. Лумба кряхтел и разминал затекшие суставы, Друг и Сеня выбрались из под Антюльки и помогали Вове по хозяйству. Антюлька спал. Черная зависть - двигатель благосостояния и погромов, толкнула Лумбу к противодействию Морфею, который был в дружбе с Антюлькой. Лумба наклонился и громко крикнул ему в самое ухо:

- Муж вернулся!!!

Реакция была мгновенной. Антюлька вскочил, как ужаленный, и в одних носках отбежал метра на два. Ошарашено озираясь, он смотрел на катавшихся от смеха друзей. Дикий хохот не вызвал обвала, но вернул Антюльку в реальность. Тот, шлепая промокшими ногами, подошел к примусу и, снимая носки, сказал:

- Ну и сон мне приснился. Я с кровати прямо в окно и по колено в воду.

- Сон в ногу, - заметил Лумба.

После завтрака собрали вещи, убрали мусор и пошли дальше. Пятый сифон проплыли без проблем. Уровень воды позволял дышать, только голову приходилось держать наклоненной набок. Подошли к небольшому водопаду, изливавшемуся из двух отверстий.

- Кажется, сюда, - сказал Антюлька и начал карабкаться вверх. Потоком воды его сбросило вниз. После третьей попытки к нему подплыли Сеня и Друг. Он стал им на плечи, но поддерживающие Атланты начали тонуть. Поток в этот раз выплюнул Антюльку обратно. Над головой засветились фонари.

- Настоящие герои всегда идут в обход, - изрек Лумба, - умный в гору не пойдет.

- Давайте обходите слева, там без проблем, - сказал Вова.

Пошли дальше. Сеня порвался, и после каждого погружения ему приходилось упираться руками о пол и задирать ноги на стену. Из оттянутой на шее манжеты выливалось ведро, а то и больше, подогретой воды. На следующем каскаде порвался Друг на бедре, и вода неприятным холодом поднималась к груди. На мелководье из дырки вылетала струя, на что Антюлька язвил:

- Друг, ты бы спрятал свое безобразие и прекратил.

Тот отвечал:

- Я тебя, Леша, обманул, безобразие спрятал, но не прекратил.

Каскад Космонавтов - красивый, опадающий большими красными сглаженными уступами натек, по которому шел водопад, преодолели с большим трудом. Особенно Друг и Сеня, поскольку, кроме тяжелых рюкзаков они тащили еще по пуду воды в своих гидрокостюмах. На следующем озере Друг, вместо того, чтобы пристать к берегу, кружил посредине, как г…. в проруби. Почуяв недоброе, Лумба бросился в воду и подтащил его к берегу. Друг был в невменяемом состоянии.

Сели на берегу, покурили. Друг храбрился, что все нормально, но остальные видели, что идти дальше нельзя. Устроили маленький бивуак. Разожгли примус, попили чай со сгущенкой. Борода Антюльки была явно несимметрична.

- Что, Леша, флюс? - спросил Вова.

- Да, болит, как скаженный.

- Чего же ты молчал? У тебя всю щеку разнесло.

- Односторонне развитый человек, - сказал Лумба, - подставляй другую щеку - старый рецепт из Библии.

- Не понимаю, - вяло заметил Друг, - зуб болит, а почему у тебя брюхо раздуло?

- Корни оттуда растут, - уточнил Сеня.

Ситуация была ясна. Далее идти было безрассудно.

- Будем возвращаться! - сказал Вова.

Горько идти обратно, но это благоразумно. "Не возвращайтесь в места, где были счастливы".

На поляне, отоспавшись и успокоившись, устроили праздничный ужин. Антюлька где-то на яйле купил у пастухов и приволок баранью ногу. В деревне взяли "Каберне" качинского разлива. После шашлыков и вина мир стал прекрасным.

"А все равно, все нормально, все-таки мы в нее еще раз сбегали, может быть, в последний" - мелькала мысль.

Силуэты окружающих гор вырисовывались на звездном небе - безмолвные свидетели вечности. Еще много раз они увидят людей с рюкзаками, которым чего-то не хватает в прямоугольных бетонных ячейках, в домашних тапочках у телевизора.

Будут другие имена, другие песни, но это уже будет не с нами.